Мещеряков опять сидел на стуле - нога на ногу, чуть согнувшись и обхватив руками колено. Покачивался на стуле. Думал.
Брусенков почему-то уперся взглядом в ту ногу главкома, которая лежала сверху, в блестящий хромовый сапог. Смотрел долго, потом спросил:
- Ну?
- Я воюю оружием, товарищ Брусенков. Я не убью - меня убьют. Ясно-понятно. И люди идут ко мне - знают, куда идут: в армию, под оружие. На другое на что я ни на столько не годен и не возьмусь за другое. Не имею права. За другое взялся товарищ Брусенков - воевать словом, делом, но - без оружия. Взялся - не жалуйся, не свое оружие не хватай. Управляйся с живыми, с мертвыми - это каждый может. Они же во всем с тобою согласные, мертвецы. Но в том и дело - тебе такие нужны. Подумай, может, ты выйдешь, скажешь: не умею с живыми! Не умею без оружия! Подумай...
- Ну вот, поговорили.
И тут Брусенков сел на подоконник. Плоская поджарая спина его в темной рубахе приняла солнечное тепло. Легкое было тепло. Он еще сказал:
- Спасибо за разговор. Время и кончать...
- Время... - согласился Мещеряков. Встал.
И когда он снова встал, Брусенков неистово упрекнул себя: зачем он разговор затеял, зачем довел его до того конца, когда уже Мещеряков не мог о чем-то не догадаться? Как допустил, сделал это? Он еще сильнее прижался спиной к оконному стеклу, а когда раздался треск, он подумал: не его ли это спина стекло раздавила?
Но это было лишь мгновенное недоумение - стекло затрещало, засвистело, зазвенело в соседнем окне, Брусенков перехваченным горлом крикнул: "Гран-ната!!!" - и бросился к двери. Он ударил дверь ногой, и когда понял, что Мещерякова нет рядом с ним, что его не видно, грохнулся на пол.
Падая на руки, чтобы проще было снова вскочить и броситься на Мещерякова, он в то же время подумал, что, если Мещеряков будет прыгать через него, устремляясь в дверь, он схватит его за ногу в блестящем сапоге...
На залитом все тем же легким солнечным светом полу было отпечатано множество различных следов: подошвы - каблуки, подошвы - каблуки, - пестрая, узорчатая и широкая, от стены до стены, тропа следов грелась в этом свете. И тихо было...
Потом в дверях появились люди, три человека, четвертый чуть позади, люди, которые должны были схватить Мещерякова в коридоре. По глазам одного из них он понял, куда надо смотреть, и оглянулся почти назад.
Стул, на котором только что сидел Мещеряков, стоял теперь у окна, вплотную к простенку. На стуле, поблескивая свежей ваксой, - сапоги Мещерякова. Вытянувшийся вдоль оконного проема и сбоку от него стоял и сам Мещеряков. В одной руке - наган, в другой - граната... Граната-лимонка, а вовсе не та бутылка без капсюля, которую бросал в окно Толя Стрельников. Это ошеломило Брусенкова, он приподнялся на руках и теперь уже видел лицо Мещерякова - напряженное, побледневшее и загадочное. Мещеряков смотрел на площадь, смотрел очень странно - скрываясь в простенке и поднявшись над окном, он снова заглядывал в окно, только уже сверху. Ему можно было так смотреть, потому что шея у него оказалась длинная-длинная и тонкая. Она тянулась из ворота расстегнутой гимнастерки.
Еще привстав с полу, Брусенков понял все, что произошло, все, что сделал Мещеряков...
Он вот что успел: подхватить гранату, брошенную Толей Стрельниковым, и выбросить ее обратно; подставить стул к стене рядом с целым окном и вскочить на этот стул. Теперь, стоя в простенке, он был не виден с улицы. С улицы могли стрелять, заранее взяв на прицел подоконник, но Мещеряков заглядывал в окно сверху, готовый тоже в любой миг выстрелить и бросить гранату.
В этом положении его нельзя было схватить и отсюда, с этой стороны: он в мгновение мог выскочить в окно, а гранату бросить в комнату и еще выстрелить из нагана.
Медленно Мещеряков повернул загадочное лицо, так же медленно выпрямляясь на стуле и все еще наблюдая за площадью. По нагану пробежал солнечный зайчик, ствол блеснул, как лезвие. Из другой руки несколькими темными квадратами глядела лимонка.
Брусенков ждал...
Когда они встретились взглядами, Брусенков вдруг подумал, что лицо не было загадочным - наоборот, оно само озабочено загадкой: что же это было? Для чего?
Брусенков подошел к разбитому окну, распахнул его. Внизу, в палисаднике, лежала граната-бутылка, угадав горлышком в ямку и выставив кверху пустое капсюльное гнездо.
Чуть поодаль по площади шел Толя Стрельников, размахивая единственной рукой и с любопытством поглядывая на окна штаба.
- Вот, - сказал Брусенков, - вот так-то. И окна ради тебя не пожалели, товарищ главком! Чем только будем стеклить - стекла-то нынче нигде же нету?.. - и засмеялся.
Мещеряков соскочил со стула, сунул свою лимонку в карман, наган в кобуру и, застегивая пуговицы гимнастерки, спросил устало и даже как-то безразлично:
- Ты что же думал: главнокомандующий на словах только может, да? Рассказывает о себе громкие слова, а пугни его в тот момент из мешка - он и... Так думал?
Брусенков засмеялся снова громко и весело. Мещеряков еще сказал:
- Хитро делаешь! Хитро! И разговор ведь как подвел под момент! Но игрушка опасная. Ладно, этот твой ополченец, как его... Стрельников Толя ладно, он с одной рукой! А то бы я и подумать не успел, как стрелил бы его: на пять саженей бью из нагана в яблочко.
Люди из дверей ушли... Догадались уйти тихо, спокойно, тоже усмехаясь.
Немного погодя ушел и Мещеряков, чуть вздрагивая правым веком.
Брусенков сел за стол, подумал: "И вот так он уходит из главного штаба - все время одинаково: после, как подписали протокол объединения и дал он задание Глухову, ушел... Давеча из военного отдела - так же. И нынче тоже так же..."
Задумался. Снова подошел к разбитому окну. Под ногами похрустывали осколки стекла. Вернулся к столу.
Потом быстро-быстро стал писать записку и крикнул дежурному по штабу, чтобы тот немедленно доставил ее главнокомандующему, вручил ему лично.
Дежурный ушел, чуть спустя уехал и Брусенков.
Записка была написана им такого содержания:
"Товарищ главнокомандующий! Забыл за разговором сказать. Нынче вечером ты должен обязательно прибыть на собрание в Сузунцевскую заимку. Это тебе приказ дал товарищ Довгаль, я только его передаю. Мы нынче главным штабом назначили товарища Довгаля тебе комиссаром, поэтому ты должен повиноваться ему безоговорочно по всем политическим и другим важнейшим вопросам.
Главный штаб - И.Брусенков".
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
На станции Милославка вышел первый номер газеты Освобожденной территории.
Станция Милославка, конечная на недостроенной железнодорожной ветке, два года назад, при Временном правительстве, была переименована в город, и тогда же по этому случаю там было решено издавать сразу несколько газет.
И в самом деле - газеты стали выходить, однако очень быстро прекратили существование.
Нынче же летом главный штаб задумал выпускать свою газету, настаивал, чтобы она выходила в селе Соленая Падь, а милославские наборщики тем временем взяли и выпустили давно уже подготовленный номер у себя дома.
Номер этот вышел на полулисте оберточной желтой бумаги, конфискованной у купца Быкова в мастерской по изготовлению кульков для бакалейных лавок, тиражом в пятьсот экземпляров. На грубой и неровной поверхности и буквы отпечатывались неровно, кое-где их не видно было совсем.
Газета называлась "Серп и молот", издателем значился агитационно-информационный отдел главного штаба краснопартизанской республики, кроме того, извещалось, что, помимо отдела, "сотрудниками редакции являются учитель товарищ Хломников С.И., наборщики товарищи Каляев И.И. и Бородухин К.Н., а также широко известный агитатор и пропагандист Советской власти крестьянин Перов С.Л.".
Через всю первую полосу крупным шрифтом напечатаны были лозунги:
"Да здравствует центральная Советская власть!"
