- Давай пункт девятнадцатый! Покуда мы еще здесь - давай!

Девятнадцатый пункт и солдаты, и командиры, и главнокомандующий слушали с особым вниманием.

- "Чтобы победить капитал и быть свободным, мы должны иметь сознательную, убежденную добровольческую армию. Сознательный человек всегда знает, за что идет и что ожидает его в будущем. В борьбе он не считается ни с чем. Сознательность - это условие дисциплины, товарищества, дружбы и любви друг к другу. В этой товарищеской дружбе, в этой связи между собой - наша сила навсегда!"

Командиры поглядывали на Мещерякова, тот сказал:

- Исстрадался народ по человеческому! За века - исстрадался.

Но командир полка двадцать четыре все еще не оставлял до конца своей точки зрения.

- Занятия занятиями, - сказал он, - только при чем здесь рапорты и линейки? При чем цельная контора при цейхгаузе? Каждая шелудивая пара сапог находится под замком и под печатью писаря? Тут явное противоречие у красных соколов: когда они такие сознательные, то и бояться, что эту пару сапожонок кто-то сопрет, - им тоже не следует. Это для темного дореволюционного мужика либо для врага-буржуя необходимая мера, а для социалиста она есть не более как надругательство!

- А что же, - вдруг согласился Петрович, - что же, это твое замечание, товарищ комполка двадцать четыре, учтем... Это замечание не в бровь - прямо в глаз!

Мещеряков сказал:

- Покуда, товарищи, хватит наших общих толкований о предстоящем сражении с ненавистным врагом. После я снова соберу всех вместе, выслушаю мнения... А пока - подумайте.

Командиры ушли, последним как-то неохотно ушел комполка двадцать четыре.

Мещеряков и Петрович остались один на один...

Сели на стол для чистки стрелкового оружия, поделанный не из досок, а из жердей, отесанных на одну сторону.

Посидели.

За деревьями где-то рядом кто-то по-настоящему, по-фельдфебельски, командовал:

- На обед - ста-а-новись! Живо!

Послышался ретивый, дружный топот, потом - снова команда:

- Ша-а-гом... - ложки взяли? - арш!.. Правое плечо - вперед!

- Ну, - сказал Мещеряков, - объясни-ка, Петрович, шутка природы, - с чего ты все-таки свою дисциплину в полку начал?

Петрович, умостившись на столе, сказал:

- Начал с того, что без нее мне нельзя. И только с ней можно. Ты же сам только что говорил: революция - дело народное. Ну, а кто пришел нынче в революцию и в полк красных соколов? Объяснял уже - мадьяры, шахтеры. Соленопадские мужики. Эти - революционеры до мозга костей. Но есть и другие - более роты штрафников, осужденных трибуналом за преступления против революции, вчера амнистированных по причине слияния партизанских армий. На прошлой неделе прибыли кулаки, прямо-таки капиталисты - кожевенные предприятия имеют, лесопилки, мельницы, пимокатные заведения и тоже - воюют за Советскую власть!

- Откуда этих-то взял? - удивился Мещеряков.

- Как бы брал... У них у многих Колчак сильно разорил хозяйство. Кто поумнее, видит - колчаковская власть против народа не устоит, разбой это и вообще никакая не власть. Вот они и захотели вовремя с народом встать в ногу. Некоторые есть - в прошлом году уничтожали Советскую власть, а Колчак пришел, на словах им - спасибо, на деле - разоряет. Они схватились за головы и вместе с заядлым казачеством нет-нет - приходят к нам. Восстановить себя в наших глазах. Есть случаи - хозяин нанимает батрака, оставляет его дома и сам идет в партизаны. Воюет неплохо, ему так и надо - он свою вину чувствует. Вот как по-разному воюют люди и даже проявляют героизм. Покрутив за дужку очки, Петрович вдруг спросил: - Ты, командарм, вчера в главном штабе заседал?

- Было. А что?

- Подписал протокол объединения армий?

- Было. А это и тебе все известно, товарищ Петрович?

- Мне известно... Я ведь тоже член главного штаба. Только сейчас вот укрепляю полк...

- Тогда понятно!

- Зато мне не все понятно, товарищ Мещеряков... Ты сейчас заместитель начальника главного штаба по военным вопросам. Как со штабом знакомился? Ты что же - военный спец, и только? Что и как главный штаб делает - тебя не касается и касаться не будет? Не вникаешь. Прячешься. А ведь мы, когда выбирали главкома, помнили, что ты член партии, вступил за два месяца до Октября. Что ты - за народное дело и требования революции всегда поймешь, немедленно исполнишь.

Мещеряков выслушал, подумал и сказал:

- Вот, товарищ Петрович, история: только человека стало побольше других видать - на трибуну он залез или во взводные вышел, - он уже за себя не толкует, толкует за народ. Народную волю выражает либо народный гнев и суд, до чего бы ни довелось - везде у него самое народное. Колчак, гад, и тот объявляет: "Мы - народ...", "От имени народа...", "Ради народного счастья..." Но ты скажи, товарищ Петрович, как это на себя взять: прийти в главный штаб, вот как я пришел, и тут же заговорить от народа? Не умею. Не научился еще. Как-никак научился воевать, но не более того. И знаю, на что я способный, что могу, что - нет. Не надо, слушай, товарищ Петрович, обмана, будто мы можем все. Не надо! Проще нет - сделать обман, куда труднее его не делать. Не мешай его не делать!

Петрович веточку березовую с единственным листочком потрогал...

- Ты уже сейчас о чем мечтаешь, товарищ Мещеряков, не на Курейский ли край своей деревни забиться? В свою избу?

Мещеряков прикрыл глаза.

- Стал уже ее забывать, за войной этой, свою избу. Но только вот что: я тогда скорее всего товарища солдата и партизана обману, когда у меня в голове, кроме мыслей о необходимой победе, еще и другое что-то будет. Скажу не более того, что знаю: восстановим Советскую власть - она с умом будет дальше делать, и не хуже меня, а несравненно лучше, потому что первый шаг, первая победа для того и делается, чтобы самое лучшее пошло в ход! Мещеряков примолк, глянул на Петровича и вдруг очень строго спросил у него: - Вот еще что. Вижу-то я тебя первый либо второй раз, не более того. Кто ты такой?

Петрович чуть замешкался. Мещеряков еще требовательнее спросил:

- Какого года рождения, товарищ командир полка?

- Тысяча восемьсот семьдесят шестого, товарищ главнокомандующий! ответил Петрович и встал - руки по швам.

- С какой местности?

- Из Нижнего Новгорода!

- Теперь скажи, сколько же лет ты находишься в военной службе, товарищ комполка? Если взять в сумме - сколько лет?

- Нету у меня никакой суммы, товарищ главнокомандующий! - ответил Петрович.

- То есть как? Что же ты служил в своей жизни: год, два, три или десять?

- Три месяца был на германской, три - в рабочем красногвардейском отряде, два - в партизанской армии. Все!

"Ах ты варнак! - сердито подумал Мещеряков, - тоже мне командир и допросчик - испытывает главкома!"

Не стал дальше Петровича о его жизни расспрашивать. Отложил на после когда-нибудь. Вздохнул и сказал:

- А ведь я что надумал нынче? Надумал свести полки в дивизии, после на совещании командного состава проголосовать кандидатуры комдивов. И - твою кандидатуру.

- Ну, это нехорошо, товарищ Мещеряков! Я же тебе только что говорил: опыта нет... - сказал Петрович. - Боевой опыт недостаточный.

- Отказываешься? А ежели революция требует, чтобы ты стал комдивом? Ты что же - это требование не исполнишь? И - не поймешь?

Но не сердито сказал это Мещеряков Петровичу. На белесовато-рыжего этого человека он ничуть не сердился. Он задумался...

Шел к месту, где оставался коновод.

В обратном порядке миновал дорогу, на которой встретился нынче с Дорой, миновал боковую линию окопов, несуразную, никому не нужную, может быть даже вредную, но выкопанную народом так же тщательно по приказу товарища Брусенкова.

Народу страдовало, пожалуй, даже больше, чем до обеда, только сдвинулся он в глубину полей, хлеб убирался теперь не только на той местности, где предстояло разыграться сражению за Соленую Падь, но и на дальних подступах к этому полю. Где-то там все ложилась пшеница в горсти, в валки, и вязали ее потные, горячие бабы с подоткнутыми подолами домотканых юбок, охрипшие мужики погоняли лошадей в косилках и самосбросках, метали снопы на подводы, и подводы, груженые и порожние, текли в разные стороны - одни медленно, а другие быстро - пыльными дорогами-большаками, невидимыми проселками, просто без следа - по стерне.