– Сочувствую бедняге. А как насчёт других газет? Они тоже критикуют его работы?

– У них нет в штате критиков. Кроме славной пожилой леди-репортёра, которая дает в газету материал об открытии выставок и пишет обо всём на свете. Но они делают это осмотрительно.

Квиллер сказал:

– Очевидно, Галопей – плохая мишень для шуток.

– Да, и ты даже не предполагаешь, насколько прав, – ответил Арчи, пододвигая свой стул к Квиллеру. – После того случая он пытается обанкротить «Прибой». Он отозвал почти всю свою рекламу и отдал другим газетам. Это причиняет ущерб, особенно с тех пор, как он стал контролировать почти все городские агентства, рекламирующие модную одежду и еду. Он даже пытался настроить против нас других рекламодателей. А это пахнет серьезными убытками.

На лице Квиллера появилось выражение недоверия.

– И я должен был написать заметку, которая польстила бы этому подонку, чтобы рекламный отдел получил обратно его рекламу?

– Честно говоря, это бы помогло. Это немного нормализовало бы ситуацию.

– Мне это не нравится.

– Не надо на меня давить, – начал оправдываться Арчи. – Просто напиши занимательную историю об интересном парне, который дома носит уютный старенький свитер, ходит босиком, держит кошек и собак и на ленч ест хот-доги. Ты знаешь, как это делается.

– Это не по мне.

– Я не прошу тебя лгать. Просто пиши избирательно. Это всё. Не пиши о стеклянных сосульках, искусственном полумиллионном озере и поездках в Южную Америку. Сделай акцент на индюшачьей ферме, его любимой жене и горячо обожаемых дочурках.

Квиллер поразмыслил над этим:

– Полагаю, это и называется практическим подходом к работе.

– Это помогает оплачивать счета.

– Это не по мне, – снова повторил Квиллер. – Но если ты тоже завязан, я посмотрю, что тут можно сделать. – Он поднял стакан с томатным соком: – Так, Галопей, или всё о'кей!

– Не остри. У меня выдался нелегкий денек.

– Я бы хотел почитать какие-нибудь критические обзоры Маунтклеменса. Их можно достать?

– Они все есть в нашей библиотеке, – ответил Арчи.

– Я хотел бы посмотреть материалы, в которых он пишет о художнице по имени Зоя Ламбрет. Галопей намекнул о возможной тайной связи между миссис Ламбрет и Маунтклеменсом. Ты знаешь что-нибудь об этом?

– Я просто отдаю в печать его материалы. Я не подсматриваю сквозь занавески в его окна. – И Арчи, прощаясь, хлопнул Квиллера по спине.

Квиллер надел свой лучший костюм и отправился на бал святого Валентина в Клуб искусств, который, как он узнал, назывался «Кисть и резец». Клуб образовался сорок лет назад и тогда находился в задней комнате бара, где незаконно торговали спиртными напитками. Сейчас он занимал верхний этаж лучшего отеля. Не имевшие средств к существованию молодые люди, принадлежавшие к богеме и основавшие это братство, теперь стали пожилыми, солидными и богатыми. Они-то и входили в довольно обширный список действительных членов клуба.

Сразу по прибытии на бал Квиллер обнаружил роскошную комнату отдыха, гостиную и очень большой бар. Игровая комната, отделанная панелями из дорогого дерева, предлагала любые развлечения – от метания дротиков до домино. В танцевальной комнате столы были покрыты красным и белым полотном; оркестр что-то тихо наигрывал.

Квиллер отыскал столик Галопея, где его встретила Сандра Галопей, одетая в белое вышитое шёлком кимоно. Её подчеркнутые макияжем миндалевидные глаза буквально заворожили.

– Я боялась, что вы не сможете прийти, – сказала она, надолго задержав его руку в своей.

– Приглашение было настойчивым, миссис Галопей, – ответил Квиллер. Затем неожиданно для самого себя наклонился и слегка коснулся усами её руки.

– Зовите меня, пожалуйста, Сэнди, – сказала она. – Вы пришли один? На бал любовников?

– Да, я изображаю Нарцисса.

Сэнди весело воскликнула:

– Люди из вашей газеты такие остроумные!

«Она эмоциональна, возвышенна и восхитительна, – решил Квиллер, – а нынче ещё и очаровательна и весела, впрочем, как и все жены в отсутствие своих мужей».

– Кэл – распорядитель бала, – сказала она, – он носится взад—вперед, так что сегодня мы сможем составить пару. – Глаза у неё при этом были шаловливые. Затем Сэнди, перейдя на официальный тон, представила остальных сидевших за её столом. Все они были членами комитета, который возглавлял Кэл, объяснила она многозначительно. Мистер и миссис Ригз или Бигз были в костюмах французской эпохи. Невысокие, полноватые супруги по имени Бахваитер, заметно скучавшие, были одеты крестьянами. Там была также Мэй Сислер, репортёр, ведущая рубрику по искусству в другой газете. Квиллер отвесил ей братский поклон, отметив про себя, что ей уже лет десять как пора на пенсию.

Мэй Сислер протянула ему костлявую лапку и сказала тоненьким голоском:

– Ваш мистер Маунтклеменс очень непослушный мальчик, но вы производите впечатление славного молодого человека.

– Благодарю вас, – сказал Квиллер. – Никто не называл меня молодым человеком вот уже двадцать лет.

– Вам понравится ваша новая работа, – предсказала она. – Вы познакомитесь с очаровательными людьми.

Сэнди близко наклонилась к Квиллеру и сказала:

– Вы так романтично выглядите с этими усами. Я просила Кэла отрастить усы, чтобы он выглядел хоть немного солиднее, но он отклонил мое предложение. Он выглядит сущим младенцем. Вы согласны со мной? – Она мелодично рассмеялась.

Квиллер сказал:

– Да, это правда. Он действительно выглядит молодо.

– Я полагаю, что это какая—то задержка в развитии. Через несколько лет люди будут принимать его за моего сына. И как я это перенесу? – Сэнди одарила Квиллера лукавой улыбкой. – Вы не собираетесь пригласить меня потанцевать? Кэл – ужасный танцор. Он думает, что он виртуоз, но на самом деле на танцплощадке он настоящий увалень.

– А вы сможете танцевать в этом костюме?

Белое кимоно Сэнди в талии было перетянуто широким чёрным поясом. В её прямые чёрные волосы была вплетена белая шёлковая лента.

– О конечно! – Она сжимала руку Квиллера, пока они шли к центру зала. – Вы знаете, что означает мой костюм?

– Нет, – ответил Квиллер.

– Кэл одет в чёрное кимоно. Мы представляем собой юных любовников в зимнем ландшафте.

– Каких любовников?

– О, вы должны знать, это известное творение японского графика Судзуки Харунобу.

– Прошу прощения, но я становлюсь совершеннейшим тупицей, когда разговор касается искусства.

Квиллер чувствовал, что может быть спокоен относительно произведенного впечатления. Танцуя фокстрот, он вёл Сэнди весьма искусно и особенно поразил её, сделав несколько замысловатых па.

– Вы замечательный танцор, – сказала она. – Нужна очень хорошая координация, чтобы танцевать фокстрот и ча-ча-ча. Но надо что-то сделать с вашими познаниями в искусстве. Хочешь, я буду твоим домашним учителем? – сказала она, переходя на «ты».

– Я не знаю, могу ли я позволить себе содержать такого учителя, – сказал он. Сэнди залилась смехом. – Что ты можешь сказать о маленькой пожилой леди из другой газеты? Она разбирается в искусстве?

– Во время первой мировой войны её муж рассказывал всем, что он художник, – ответила Сэнди. – Я подозреваю, что это и делает её «крупным специалистом».

– А чем занимаются остальные люди, сидящие за нашим столом?

– Ригз скульптор. Он лепит какие-то жилистые, истощенные фигурки, которые выставлены в галерее Ламбретов. Они похожи на кузнечиков. Другая пара, Бахвайтеры, известны как поклонники творчества Пикассо. Когда они в костюмах, их невозможно различить. – Сэнди наморщила очаровательный носик – я терпеть не могу эту интеллектуалку. Её муж преподает живопись в художественной школе, а сейчас его работы выставлены в галерее Вестсайда. Он пишет весьма изящные акварели, и, кроме того, он вегетарианец. – Потом она нахмурилась: – Я надеюсь, что журналисты – народ попроще. Когда Кэл сказал мне… О, я, наверное, слишком много говорю. Давай лучше потанцуем.