Полуголый мальчик с топором в руках как кошка шлепнулся на дно шхуны и одним ударом выбил кусок из гнилого днища. Черная вода разлилась по дну. Мальчик как обезьяна вскарабкался по веревке, которая тотчас же взвилась и исчезла.
- Караул! - закричал Ящиков.
- Мы тонем!... Спасите...
- Не двигайтесь, двигаться хуже! ааа...
- Аи! Вода доходит мне до щиколоток... Мы промочим ноги!..
-- Капитан Пэдж! Капитан Пэдж! - кричал Галавотти.- Сеньоры одумались, они согласны лезть по веревке, они шутили... Они ужасно любят лазать по веревке...
- Аи! - крикнул Ящиков, - я поймал рыбу!
- Может быть, предложить ему денег?..
- Боже избави! Старый Пэдж на море абсолютно бескорыстен... Капитан Пэдж... Подумайте, среди этих господ находится Колумб... Неужели вы допустите, чтоб он утонул у берегов Америки?.. Согласитесь, что ради этого не стоило открывать ее.
- Ой! Вода доходит мне до колен!.. Спасите!
Очевидно, упоминание о Колумбе произвело впечатление, ибо веревка медленно опустилась.
- Сеньоры! Нельзя терять ни минуты... Мы потонем, как медные пуговицы!
Ламуль подпрыгнул и закачался в воздухе. Тяжкое его тело медленно поползло вверх, а За ним нa конце каната повис Роберт Валуа.
- Скорее, - кричали оставшиеся в лодке, борта которой почти уже сравнялись с водой.
Последним остался Галавотти, стоя по пояс в воде, он щипал за ноги племянника Гамбетты, который слишком медленно подымался вверх, и схватился за конец веревки в тот самый миг, когда лодка исчезла под водой, хлюпнув и оставив после себя в море черную воронку.
Путешественники сидели на грязных канатах, сложенных на палубе; волосы их прилипли ко лбу, все они тяжело дышали, выпучив глаза как пойманные караси. Из мрака подошел человек с фонарем.
- Который из вас Колумб? - прохрипел он.
- Это помощник капитана, - шепнул Галавотти.
- Я, - сказал Валуа.
- Ступай к капитану распить с ним бутылочку! А вы, шелуха, айда в храпильню. Да смотрите у меня, песен по ночам не орать, не то залью вам дегтем подлые глотки.
Помещение, названное "храпильней", представляло из себя большую каюту с двумя этажами нар, на которых можно было только лежать, так мало было между ними пространство. В комнате пахло, как пахло бы во всякой небольшой комнате, если бы в ней прожил месяц безвыездно слон, и дышать можно было чем угодно, кроме воздуха. Человек с фонарем уже ушел, оставив всех в полной темноте, и путешественникам пришлось ощупью добраться до нар и лежать на них.
- По-моему, это называется сыграть в ящик, - заметил Ящиков.
- Здесь темно и тесно.
- И какой дурак первый решил ехать на этот остров...
- Только не я!
- И не я!
- И не я!
Над головами послышался крик и топот, словно по палубе метались взбесившиеся лошади...
- Начинается! - пробормотал Ящиков.
- Что?
- Вообще - начинается.
- Мы, вероятно, отходим.
- Как отходим?
-А что за грохот?
- Это Пэдж отдает приказания.
И действительно, шхуна накренилась, сначала на один бок, потом на другой, потом опять на один, потом опять на другой.
- Меня сейчас вытошнит, - заметил Эбьен.
Дверь отворилась, и толпа матросов ввалилась в каюту.
В темноте какой-то дюжий парень подошел к Эбьену и сбросил его на пол как подушку.
- Ты чего на моей полке разложил свою посуду, - гаркнул он, - хочешь знать, умеет ли Биль греть спину?
И в самом деле, Эбьен почувствовал, как здоровая ладонь обожгла его промеж лопаток.
- Слушайте! - крикнул он, - ведь это же незаконно! Я подам на вас в суд.
В ответ раздался такой хохот, что, казалось, началась перестрелка между двумя тяжелыми батареями.
Кто-то зажег спичку и поднес ее к лицу Эбьена.
- Вот так мурло! - заорал он, и хохот удвоился.
- Куда мы попали?
- А где Галавотти?
- Черт его знает, куда он провалился!
Помощник капитана приотворил дверь и махнул фонарем.
- Заткнуть иллюминаторы, - крикнул он, - больно расквакались лягушки адовы, святой Бенедикт да передо - мит вам ребра грязной шваброй!
Наступила тишина, и все расползлись по нарам, хотя кое-где долго еще раздавалось фырканье.
Ламуль не мог уснуть. Ему удалось втиснуться в нары, но дышать он уже не мог. Как ни старался он направлять свой живот то вправо, то влево, он неизменно упирался в твердые доски, да вдобавок то, что попадало в его нос и рот, так мало напоминало воздух, что он начал не на шутку задыхаться.
Ему вспомнилась его прекрасная трехспальная парижская постель, огромная спальня, в которой воздух был свеж, как на вершине Гауризанкара. Ему вспомнились объятия Прекрасной Терезы. Не безумие ли было променять ее на какую-то призрачную красавицу, существование которой более чем сомнительно! Правда, Тереза, вероятно, часто изменяла ему, но что это по сравнению с этой адской дырой, в которой его живот сдавлен как пружинный паяц в своей коробке. Банкир осторожно, стараясь никого не разбудить, вылез из нар и попытался во тьме найти дверь. Неожиданный наклон шхуны, и он ткнул пальцем в чей-то усатый рот. Спящий не проснулся, но помянул черта. Ламуль тогда встал на четвереньки, изменил несколько направление и скоро случайно, ударившись лбом в дйерь, приотворил ее. Он вышел на палубу и с наслаждением вздохнул всей грудью. Берег уже исчез, море было спокойно, а звезд на небе было так много, что оно казалось серебряным сводом с черными точками просветами между звездами. Южный Крест был уже довольно высоко над горизонтом и сверкал ярче самых крупных алмазов Терезы. За шхуной по морю тянулся огненный фосфорический след. Пьер Ламуль сел на бочонок, прислонился к мачте и задремал. Проснулся он от звуков голоса, приснившегося ему. и заставившего вздрогнуть с головы до ног. Рядом за парусом Галавотти говорил кому-то:
- Главное, не беспокойтесь?
На этом, видимо, кончилась беседа. Проклиная свой сон, Ламуль тихонько встал и, выйдя из-за паруса, взглянул на другой борт шхуны. На фоне звездного неба стоял задумчиво, глядя в даль, тот самый глухонемой бразилец, которого он видел только что в Буэнос-Айресе. Ламуль оглянулся, ища Галавотти. Тот подходил к нему, стуча деревяшкой.
- Как он попал сюда? - спросил его Ламуль.
- Кто?
- Глухонемой бразилец!
-Сеньор изволит бредить?
Ламуль обернулся. Никакого бразильца уже не было.
- Да он только что стоял вон там.
- Там стоял матрос Джим и никого больше...
Ламуль не стал спорить.
- Почему нас запихали вместе с матросами?
Галавотти слегка смутился.
- Оказалось, что на "Агнессе" нельзя возить пассажиров... Приходится выдавать нас за матросов... Только для Колумба капитан Пэдж решил сделать исключение!
- Да ведь он такой же Колумб, как я Шекспир...
- А что ж, сеньор. Чем вы не Шекспир! Я сам однажды сошел за Шекспира. Пришлось! В Сантафе-деБоота давали Отелло... Какой-то разиня заорал автора, и все подхватили; Ну, директор уговорил меня выйти и раскланяться.. Еще вдобавок объявил, что Отелло в припадке ревности отгрыз мне ногу... Публика от восторга едва не разнесла театр... Меня закидали золотыми монетами...
- Так; значит, с нами... - прервал его Ламуль.
- ...не будут очень церемониться, сеньор... Но если будет ветер, мы доедем в какой-нибудь месяц.
- А если ветра не будет?
- Ну, тогда, сеньор... У капитана Пэджа вместо легких кузнечные меха, но и он не раздует парусов!
- Покойной ночи!
Галавотти исчез, стуча деревяшкой.
А из капитанской каюты раздавался громоподобный бас капитана Пэджа и сладкий тенор Роберта Валуа:
Чики чок, чики чок - Ну-ка еще стаканчик!
Жил на свете старичок - Ну-ка еще стаканчик.
Глава V
Шхуна "Агнесса" (Продолжение)
На следующее утро путешественники проснулись от сильного толчка в бок. Помощник капитана стоял посреди каюты, освещенной солнцем, проникавшим в нее сквозь две дыры в потолке, и держал в руках швабры. Этими швабрами он и тыкал в бок путешественников.
