"Первому, кто напьется вдребезги, выдается золотой кубок! Дам, целующих кавалеров, прошу брать с них расписки! Представившая тысячу расписок провозглашается королевой поцелуев. О-ге-ге... У-лю-ли! Бонвиваны всех стран, соединяйтесь!".
- С тебя я не буду брать расписок,- говорила Тереза, пожирая глазами Мориса и грациозно в танце покачивая свой стан.
- А я не буду их тебе давать! Во Франции не хватит бумаги.
И они снова слились с пестрою толпою.
Кончив кричать, Пьер Ламуль подошел к столику, за которым сидел Роберт Валуа - славный потомок свергнутой династии, адвокат Жан Эбьен - племянник Гамбетты- и Сергей Иванович Ящиков, русский эмигрант из военных, человек с красной шеей и сангвиническим цветом лица.
- Дамы,-говорил Эбьен, наливая себе бокал шампанского,- превосходят самих себя!
- В - них проснулись инстинкты, - сказал Валуа, отрезая ломтик сыру: они-таки добились своего, как говорила моя прабабушка Екатерина Медичи, слушая в Варфоломеевскую ночь крики избиваемых гугенотов...
- Кто же сейчас исполняет роль католиков и кто гугенотов?- спросил Эбьен.
- О, католики, разумеется, дамы... Они нападают...
- Ко мне подошла одна и сказала: интересная эспаньолка, угости коньяком.
- Ха-ха-ха!- расхохотался Ящиков.- Это мне нравится... А? Так и сказала?
- Ну и что, - спросил Ламуль, подойдя к ним и ущипнув одну из проплывших мимо красавиц, - защемило это вас или не защемило?
- Я думаю! Клянусь предком моим Франциском! Штука с перцем!
- С красным или с черным? - воскликнул Ящиков.
- Эти русские не могут без политики!
- Vive le roi Henry Quatre!
- Прошу при мне не упоминать о Бурбонах!
Пьер Ламуль взобрался на стол и заорал, размахивая бутылкой.
- О ла, ла! Живее! Веселее! Хохочите так, чтоб в Москве слышно было!
Глядя на него, бешено замахал смычком румын, и вся толпа понеслась мимо, сталкиваясь, визжа и хохоча. Тогда Пьер Ламуль вдруг сделал знак, и зал погрузился во мрак.
Музыка умолкла, хохот и визг усилились. Но мгновенно опять все осветилось, и почти рядом с собою увидал банкир свою Терезу, страстно обнимающуюся с Морисом Фуко.
- Передышка, - крикнул он менее весело, чем кричал до сих пор, и все кинулись занимать столики.
- Идем сюда,- шепнула Тереза, и они сели вдвоем в углу за маленький столик.
- Старая дыня взбеленилась, когда я тебя обнял...
- Я могу выдать тебе расписку.
На белой стене появился вдруг раскланивающийся Чарли Чаплин. Люстры погасли, и под аплодисменты пирующих стал изощряться в ужимках прославленный киногений.
- Уговори его куда-нибудь уехать!
- Как же! Он жить без меня не может!
- Пошли его к черту!
- А черт разве даст мне в год 200 000 франков?
- О эти франки!
- Да! "О", когда они есть, и "ах", когда их нет!
- Неужели ты продажна, Тереза?
- Не для тебя! В тебя я влюблена, как 10 000 мар - товских кошек!
- Почему только 10 000?
- Ну, двадцать тысяч. А как ты любишь меня?
Морис хотел страстно ответить ей и на секунду задумался, вспоминая, какое из животных всего влюбчивее.
Внезапно по зале пронесся возглас восхищения. Он взглянул на экран и замер от изумления. По пенистой дороге неведомого леса шла красавица... такая красавица... Но все исчезло, и явилась надпись: "Инженер Симе он пробует новый трактор".
- Снова, снова,- раздались голоса,- повторите картину.
Вспыхнули слова: "Виды острова Люлю. Туземная девушка торопится выйти из леса до захода солнца".
Явился неведомый лес и красавица... такая красавица и вновь...
"Инженер Симеон пробует н ов ый т р а к т о р".
- Снова, снова,- кричали мужчины,- к черту инженера!
- Так как же ты любишь меня?-спросила Тереза, нащупывая туфелькой ногу Мориса, которую тот по рассеянности отдернул.- Ну же!.. Как ты меня любишь?
- Я... я... очень люблю,- пробормотал он, глядя на экран.
- Да перестань смотреть на эту дуру! Как же ты меня любишь?
- Люблю... как...
- Ну, как что?
- Как лошадь!
- Осел!
Среди дам слышался ропот.
- Дальше, дальше,- кричали они, а мужчины орали:- снова, снова!
Наконец окончательно и бесповоротно появился на экране лысый инженер Симеон и заковылял на тракторе по американскому полю. Тереза уставила на него лорнет и, больно прищемив локтем палец Мориса, воскликнула:
- Какой красавец... сразу видно, что... изобрел трактор.
И ушла, швырнув в Мориса салфеткой.
Глава II
Привидение XX века
Прекрасная Тереза рассердилась, и все заметили это.
Рассердились вслед за ней многие дамы. Жена Жана Эбьена подошла к нему, взяла его под руку, ущипнула при этом под локтем и, не разжимая щипка, повела по залу.
- Ну-с,- сказала она с лучезарной улыбкой, так что со стороны казалось, что она говорит что-то онень приятное,- мерзавец вы этакий! Не угодно ли вам уехать домой, потаскун проклятый?
И она еще сильней сжала щипок.
- Люсси!-прошептал истязуемый.
- Поедем домой!
- Но!..
- Или я сейчас пойду и отдамся первому встречному!
Роберт Валуа и Ящиков не имели жен.
- Вот женщина,- говорил первый,- клянусь моим предком Генрихом Анжуйским! Эта женщина! Это то, что называется женщиной!
- Да,- багровея, бормотал полковник,- мда!.. Много женщин видал в родной стороне...но одна лишь из них в память - врезалась мне... Эй, дубинушка, ухнем!
Прекрасная Тереза удалилась, говорят, в свою комнату и там билась сама и била все кругом в ужасающей истерике.
Пьер Ламуль беседовал о чем-то с демонстратором картин, Морис Фуко смущенно стоял возле и, видимо, соображал, как и чем может он теперь вернуть столь близкое и возможное недавно счастье. Веселье внезапно исчезло, как шампанское, вылитое на зыбучий песок. Шипя, как змеи, одевались в передней дамы. Смущенно улыбаясь, утешали их кавалеры. На патагонца с крюшоном никто уже не обращал внимания. Его затолкали. Китайчонок распахивал двери. Негритенок усаживал в автомобили. Этот маленький черный сын далекого Конго видел в эту ночь поразительные сцены. Он видел, как одна полная дама, сев в автомобиль, сорвала с шеи ожерелье и им принялась хлестать по щекам важного на вид господина, видел и еще много такого, чего, не могли понять его курчавые мозги. Зал опустел. Ламуль прощался с Робертом Валуа и с Ящиковым.
- У Терезы мигрень,- говорил он.
- Ящиков сокрушенно вздохнул.
- Передайте мой душевный поклон! У меня в мирное время бывали мигрени! И знаете, чем вылечился? Лакрицей!
- Но какова женщина!
- Мда.
- Черт знает, что за женщина... и что за остров такой-Люлю!
Последний автомобиль, шурша по гравию, исчез во мраке.
Одна за другою погрузились во мрак комнаты огромной дачи. Банкир прошел к себе в кабинет и по внутреннему телефону вызвал горничную Прекрасной Терезы.
- Как себя чувствует барыня?
- Им все хуже!
- Гм! А не хочет ли она что-нибудь передать мне?
- Сейчас узнаю! Банкир ждал с некоторою дрожью.
- Барыня просили передать... простите, сударь... Я, право, передаю только слова барыни... что вы...
- Ну... ну...
- Что вы... простите ради бога... гнусная скотина...
- ... и урод! - крикнул голос Терезы.
- Да... да... сударь,- простите... и урод!.
Банкир с некоторым облегчением повесил трубку. Он еще дешево отделался. С волнением он стал ходить по своему кабинету, словно прислушиваясь к чему-то. Он снял со шкафа глобус и, сдунув пыль с Великого океана, провел пальцем по тропикам.
Потом он разулся, долго прислушивался и, наконец, стал пробираться по коридору, ведущему в темный зал.
Прислуга, утомленная суетой, спала. Сквозь открытые окна зала доносился глухой гром ночного экспресса и далекий несмолкаемый гул столицы. Воздух был прян, и от садовых цветов и от аромата духов, оставшегося, как воспоминание о плечах и локонах недавно здесь танцевавших красавиц.
