Я прикидывал и так, и сяк — ничего у меня не получалось. Вообще, слишком много для одного вечера — разфуфыренный посыльный, шикарные часы (Сколько же они стоят?), звонок Катерины и эта нелепая страшноватая записка! То, что уснуть мне сегодня не придется, я уже понял, и с тоской поглядел на стрелки наградного «Ролекса» — когда же, наконец, три часа…

Меня почему-то тянуло посмотреть в окно — словно какое-то дуновение, какой-то неуловимый шорох шел от задернутых штор. Я выключил свет на кухне и отдернул занавеску…

Боже мой! На улице шел снег! Еще когда я ходил в магазин, сгущались тучи, что-то накрапывало, тянуло с севера холодом, а сейчас с неба буквально падала зима! Огромные, наверное, с ладонь, хлопья тихо кружились в ночном воздухе, касались друг друга, то устремляя, то замедляя свой полет, и покрывали земли, дома, деревья пушистым слоем, призрачно мерцавшим в свете фонарей. Красота! Вот это действительно — красота!

Я распахнул окно и жадно вдохнул всей грудью морозный, совсем уже зимний воздух. Ради таких мгновений стоит жить, черт возьми!

Без десяти три я вышел из дому, закурил у подъезда и отправился на перекресток, держа сигарету в кулаке — снегопад усилился, а поднявшийся ветерок так и норовил забросить пушистые хлопья в лицо, за шиворот, в рукава…

Пока я ждал машину, на плечах, в складках куртки, даже на ботинках выросли небольшие сугробики. Хорошо, что я одел вязаную шапочку-чеченку, отбросив московское пижонство — зимой ходить без головного убора, иначе голова моя напоминала бы снежный шар. Сигарета все же промокла, но настроение у меня все равно было приподнятым — люблю разгул стихии!

«Камаз» появился внезапно, буквально вынырнув из снежной круговерти в двух шагах от меня. Пеклеванный перегнулся через всю кабину, распахнул дверь с моей стороны:

— Здорово! Во погодка! Ну что, поехали?

Я кивнул ему и полез в теплую кабину, стряхивая снег с одежды.

В кабине пахло французким одеколоном польского разлива, нагретой синтетикой и играла музыка. Мигали лампочки на панели управления, качались на пружинках какие-то зверушки, вымпелы и просто меховые кисточки, видимо, водительские счастливые талисманы. Я уселся, расстегнул куртку, стащил с головы шапочку, Пеклеванный тряхнул рыжим чубом:

— Ну, все! Тронулись! Как говориться, Господи, благослови на вход и на выход!

Он выжал сцепление, с тихим лязгом включил передачу, машина зарычала и плавно поплыла сквозь метель — наше путешествие началось…

По Москве мы ехали молча, изредко перебрасываясь ничего не значащими фразами. Я расслабился, убаюканный мерным покачиванием, и начал клевать носом.

— Эй! Серега! Не выспался?

Я помотал головой:

— Я вообще не ложился — решил, что так лучше, а то просплю!

— Ну, тады кемарь! А я часов восемь дрых! Как лег в пять, так до часу массу и топил! — Пеклеванный закурил и подмигнул мне: — Давай, давай, спи! Потом, вечером, будешь меня тормошить!

Я откинулся на высокую спинку сиденья и как-то очень быстро провалился в сон…

Разбудил меня резкий толчок и натужное «п-ф-ф-ф!». Машина остановилась на обочине, слева и справа раскинулись заснеженные поля, вдали виднелся лес. Снег прекратился, на сером небе занимался тусклый рассвет. Пока я просыпался, Пеклеванный открыл дверь и выпрыгнул наружу. Я опустил окно, высунулся и крикнул:

— Что-то случилось?

— Мальчики — налево, девочки — направо! — откуда-то из-за машины весело ответил водитель: — Сам не хочешь?

Я отказался, Пеклеванный залез в кабину, «Камаз» тронулся, серая лента дороги поползла, все убыстряя свой бег, под колеса.

— От Москвы далеко отехали? — спросил я, оглядывая унылый пейзаж вокруг.

— Да, считай, километров сто десять! Ты так, не слабо даванул — часа два, а то и больше!

Я провел ладонями по лицу, стирая остатки сна. От сидячего положения затекла спина, я украдкой размял ее о край спинки сидения, закурил и спросил:

— Далеко еще до этого… Ну, где мы экспедитора должны забрать?

— До Ряжска-то? Не, не далеко — километров столько же, сколько проехали! Дорога нормальная, быстро доскачем. Это потом, когда на Самарскую трассу выйдем, так там до Пензы одни колдобины… Ну, слава Богу, не на «Жигулях»!

Я курил, пуская дым в узкую щель приоткрытого окна. Мимо проносились деревни, поля с застрявшими на них тракторами, чахлые рощицы, косоватые столбы и ржавые автобусные остановки, на которых иногда виднелись названия: Ивановка, Новое, Дергачи…

В каждой проеханной нами деревни обязательно было несколько коммерческих ларьков и какая-нибудь столовка-забегаловка, чаще всего с крутым названием типа «Сириус» или «Орион».

«Интересно!», — подумал я: «Мы от Москвы-то отехали едва две сотни километров, а тут все в таком запустении, словно на дворе середина прошлого века!».

Унылые пейзажи изредка оживляли проносящиеся на встречу громоздкие «фуры» дальнобойщиков — большие комфортабельные «Мерседесы», «Скании», «Вольво», увешанные всякими фарами, флажками, залепленные яркими наклейками, с ревом тянули огромные фургоны, крытые цветным, покрытым грязью брезентом с разными надписями на бортах.

Постепенно начали просыпаться и в проезжаемых деревеньках — на дороге появились заляпанные грязь «Газики», «Зилы» и подслеповатые «Уазы».

Так прошло еще часа полтора. Я, от нечего делать взялся изучать «Атлас автомобильных дорог», с удовлетворением бывалого путешественника отмечая карандашом населенные пункты, которые мы минули…

— Вон, слева — это Ряжск! — махнул рукой Пеклеванный, куда-то в сторону: — Через минут пятнадцать будем на месте!

Пока мы покружили по Ряжску, оказавшемуся большой деревней со здорово разбитыми дорогами, пока нашли нужную улицу, проехали по ней до нужного перекрестка — прошло не пятнадцать, а все тридцать минут.

Экспедитора с «редкой» фамилией Смирнов мы увидели сразу — точно на углу, у не работающего светофора стоял невысокий, но прямой, как палка, мужичек в плаще, шляпе и с портфелем в руках. Первое, что он сказал, залезая в кабину, и зыркая своими белесыми глазками, было не «Здравствуйте!», а: «Молодые люди, вы опоздали на семнадцать минут!». Вот так повезло с попутчиком!

Мы расселись, Пеклеванный включил радио, и «Камаз» покатил дальше. Снег практически исчез с обочин и улиц, на лобовом стекле появились мелкие капли дождя. Тусклый осенний день тянулся, как резина.

Смирнов оказался очень нудным и противным в общении типом. Был он худ, плохо выбрит, щеточка полуседых усов делала его похожим на колхозного бухгалтера. Я было попытался узнать, что мы повезем из Куртамыша, но он только процедил:

— Масло из кедровых орехов! Вы отвечаете за сохранность груза, попрошу не забывать!

«Тьфу! Не человек, а арифмометр!», — подумал я, отворачиваясь.

В каком-то Богом забытом поселке мы остановились заправиться. Смирнов вылез, сказав, что пройдется, подышит воздухом. Пеклеванный возился с шлангом, вставляя пистолет-наконечник в горловину бака. Я подошел к нему.

— Во, блин, подвезло! — вполголоса сказал мне водитель, кивая на застывшего метрах в пяти экспедитора: — С таким хорьком не дорога, а каторга!

Я кивнул:

— И нет, чтобы хотя бы туда на поезде бы поехал! Надо было ему с нами трястись!

— И не говори! — Пеклеванный сплюнул, вставил наконечник в паз на корпусе колонке, и закрывая бак, глянул на часы:

— Через полчаса будем на трассе! А там и до Пензы рукой подать!

Поехали дальше. Смирнов попросил включить печку — у него замерзли ноги. Я поглядел на обувь экспедитора — надо же! И какой дурень едет в Сибирь в начале ноября обутым в летние полуботинки!?

Дальше началась кинокомедия: только мы с Пеклеванным закуриваем, как Смирнов открывает окно — ему душно! Через пять минут надо включить печку ему холодно! Еще через некоторое время ему опять душно! Потом снова холодно! Тут мы снова закуриваем — и вся канитель повторяется, причем под ворчание Смирнова: «Не машина, а сарай! То ли дело — на Западе! Установил кондиционеру параметры — и он их поддерживает!».