Случайно познакомившись, мы с Борисом чувствовали себя у художницы, как дома — у хороших людей всегда хорошо. За чем зашел разговор о деревенской жизни.

— Не знаю, как тут местные живут! — пожала плечами Лена, подливая мне чаю: — Земля вокруг — сплошная глина, картошка вызревает, мелкая, как горох. Сыро, кругом леса… Ну, пчел разводят, в Гришино племзавод есть коровы, быки… А так — пьют в основном, да морды бьют друг другу по пьянке… Я-то ладно, делом вроде занимаюсь, от земли не завишу, а они… Бабушек больше всего жалко! Война в этих краях всех мужиков выкосила, так они и доживают свой век, по сорок лет вдовствуя. Ладно, если совхоз дров подкинет, с комбикормом, с мукой поможет. Тут каждую осень и весну похороны за похоронами — вымирают деревни, молодежи мало, да и та в города уезжает. Скоро тут совсем не останется людей, и сделатся вокруг сплошное глухоманье…

От грустных разговоров загрустили и мы — эх, Россия, когда же ты поднимешься, расцветешь? Лена заметила наше настроение:

— Ой, ребята! Расстроила я вас! А хотите самогоночки? Я сама не пью, но варю, скорее из интереса — тут баба Груша жила, весной на погост отвезли, так она великая искусница была, ну, и поделилась со мною кое-какими секретами. Сейчас я принесу!

Лена легко, как девчонка, выскочила в сени, и вскоре вернулась, прижимая к себе несколько разнокалиберных бутылей, заткнутых свернутыми берестяными пробками.

Стерев пыль, художница выставила батарею на стол. Я самогон последний раз пил еще в армии, и хорошо помнил резкий, сивушный запах и раскалывающуюся на следующий день голову, поэтому к предложению хозяйки отнесся без особого энтузиазма. Борис же, напротив, оживился — оказалось, что его сестра тоже готовит самогон — «для себя», и Борис знает толк в первачах.

Лена поставила на стол маленькие, хрустальные, граненые стопочки, взялась за пробку, но разбухшая береста не хотела поддаваться женским рукам.

— Серега, давай! — кивнул мне Борис, и добавил, обращаясь к хозяйке: Он у нас одной левой троих укладывает!

Я вспомнил драку с бомжами в овраге, усмехнулся, взял в руки бутыль и с великим трудом выдернул плотную затычку.

Мне думалось, что резкий самогонный дух тут же вырвется из бутыли, но запахло на удивление приятно — каким-то травами, мускатом, гвоздичкой…

Поскольку бутыль была у меня в руках, я разлил темно-красный, отсвечивающий рубином напиток по стопкам, а Лена тем временем поставила на стол блюдце с нарезанными солеными огурчиками, миску с домашней засолки капустой, розовое сало с прожилками мяса, копченную колбасу…

— Ну, за нашу милую хозяйку! — провозгласил Борис, вставая: — За ее хлебосольный дом, за ее необыкновенный талант, и просто за то, что она хороший человек!

Лена улыбнулась своей мягкой, немного застенчивой улыбкой чувствовалось, что ей, отвыкшей от компаний и застолий, приятен тост Бориса.

Мы чекнулись и выпили. Я все же ожидал, что самогон вызовет ожог во рту, появиться неприятный спиртовой привкус, но оказалось совсем наоборот терпкая, чуть горьковатая жидкость отдавала мятным, удивительно приятным привкусом, по телу в миг растеклось блаженное тепло, но привычного хмельного удара в голову не последовало.

— Ну как? — тревожно спросила Лена, лишь слегка пригубив из своей рюмки: — Что скажете?

— Фантастика! — проговорил изумленный Борис, вертя головой: — Я и не думал, что может быть такой самогон!

Лена повернулась ко мне, словно от моего мнения зависело что-то важное. Я молча показал большой палец — во!

— Это был мятный! А теперь попробуйте-ка смородинового! — хозяйка передала мне следующую бутыль. Я, как заправский виночерпий, вытащил пробку и наполнил стопки почти черным, более густым, чем предыдущий, самогоном.

— Серега, следующий тост за тобой! — улыбнулся Борис. Я подумал, и предложил:

— Давайте выпьем за мастерство! За то, чтобы человек, умеющий что-то делать руками, ценился у нас выше того, который продает его труд!

— Ну, ты чего-то не туда загнул! — покачал головой Борис, но Лена подмигнула мне, мол, поняла, и мы выпили по второй.

Если бы мне не сказали, что это самогон, я решил бы, что мне дали смородиновый сок, настолько свеж и ярок был вкус ягод на языке. И вновь голова осталась абсолютно ясной!

Потом мы попробывали перцовый, коньячный — на дубовой коре, хвойный, и облепиховый.

— Лена, да тебе надо патент брать и открывать завод — народ всякой дрянью травиться, а это, как в рекламе йогурта «Данон» — и вкусно, и полезно! — кричал раскрасневшийся Борис, восторжено глядя на хозяйку. Я вторил ему, пораженный — спиртное всегда отпугивало меня именно своим жестким вкусом, я терпеть не мог водку, коньяк, и пил их с трудом, хотя и, случалось, чаще, чем хотелось. Ленина же продукция имела настолько мягкий и приятный вкус, что временами казалось — ее можно пить стаканами, как компот!

Но все же самогон есть самогон — после седьмой рюмки мы с Борисом захмелели. Выпитое разжигало аппетит, и закуска на столе кончилась поразительно быстро. Лена зажарила яичницу, а после еды, выпив еще по рюмочке, уже — кому что понравилось, хозяйка убрала со стола и вдруг предложила:

— А хотите, я вам спою?

Борис недоверчиво посмотрел на художницу:

— Бардовская песня? КСП, Грушинка, супруги Никитины, и все такое?

Я пнул искателя ногой под столом, и кивнул:

— Конечно, Лена, очень хотим!

Хозяйка встала, ушла в соседнюю комнату, и вскоре вернулась с черной, расписанной пурпурными цветами, старинной семиструнной гитарой.

Усевшись по удобнее, Лена провела рукой по струнам, подкрутила колки на грифе, еще раз проверила звучание, и вдруг просветлев лицом, мягким, грудным голосом запела:

Честно сказать — я был поражен! Невыразимо грустная, щемящая сердце мелодия, странные, не рифмованные, но очень напевные стихи — все рождало ощущение тоски, обреченности, и в то же время все это было каким-то светлым, добрым…

— Да уж! — брякнул Борис, пораженный не менее моего: — Лена, вы это сами написали?