Спор был в самом разгаре. Влад утверждал, что готические храмы – необязательно самое неизведанное место на земле, есть неизведанней: пирамиды Майя, например, или истуканы острова Пасхи. Иванов утверждал, что готические соборы имеют настолько глубокие корни премудрости, что глуповатые истуканы и пустые пирамиды меркнут рядом с настоящим собором, например, Кёльнским. Влад в ответ утверждал, что…

Я с ними не спорил. У моего племянника недавно стали резаться зубы мудрости, и про корни я уже был наслышан. Я подождал, пока спорщики выдохнутся, а потом повернул разговор в нужное мне русло.

– Чего уж далеко лазить, – сказал я небрежно, крутя в руках купленную книгу. – Если уж так хочется тайн и загадок, необязательно ехать за тридевять земель.

Здесь я кривил душой. Конечно же, гораздо увлекательнее обследовать именно готический собор, желательно монастырский, наверняка имеющий множество подвалов и погребов и испещренный подземными кельями, в стены коих вмурованы останки усопших братьев. Но за неимением бесхозного собора мог сойти тщательно подобранный калининградский подвал!

Удивительное свойство человечества – исследовать тайны и загадки ушедших тысячелетий, пропуская мимо загадки и тайны сегодняшнего дня! Мне было жалко калининградские подвалы: десятилетие за десятилетиями их пропускают мимо, устремляя свое любопытство в толщи веков и в глубь экзотических континентов, а наши местные загадки как лежали себе сто лет, так и лежат без намека на раскрытие, словно забытые сокровища.

Сейчас эти сокровища охранял джинн трансцендентальных сомнений, вселившийся в Иванова в незапамятные времена – чуть раньше одноклассника Газманова, но позже одноклассника Леонова. Помня Первое Правило Женщин и Котов (ППЖК), приглушая свою походку до мягкой вкрадчивости, я осторожно приступил к усыплению джинна. Кто знает, по прошествии стольких веков и тысячелетий, от чего нынче усыпляются джинны? Кто знает, какими печатями запечатывают те сосуды?

Все знают: хитростью, хитростью, и только хитростью!

– Помнишь закон магии наличной секунды? – спросил я Иванова.

– Ну?.. – с подозрительностью буркнул Иванов, уставив на меня свои одноклассные буркалы. Чувствительный человек, однако!

– Так вот, надо копать то, что есть. Просто его всегда так много – того, что есть, – что обычно человек запутывается в избытке наличного, не верит себе, смотрит, где копают другие – и пускается по чужим проторенным рельсам. Так и вы с Владом – копаете то, что давно раскопано и о чём потом пишут книги для просвещённых дилетантов.

Иванов поморщился. Только что его обозвали просвещённым дилетантом.

– Действительно! – подключился к моей атаке Влад. Он был в курсе моего плана и, видя, что я начал наступление по всему флангу, поддержал меня артиллерией. – Вон, сосед мой, в подвале в стене обнаружил тайник, а там – серебряный сервиз с геральдическими знаками, и шкатулка с драгоценностями.

– Ты не понимаешь! – с радостью возразил ему Иванов. Для Иванова появился шанс снять с себя обвинение в дилетантизме и переложить его на плечи Влада. – Он говорит, что настоящих искателей не интересуют сервизы, пусть даже серебряные. Их вообще интересуют нематериальные находки. Они ищут тайну, а не клад, – тайну лучшей жизни! Также, как алхимики искали не способ превращения коровьих лепешек в золото, а формулу мудрости!

Про мудрость было сказано весьма в тон. Иванов в отличие от нас возлежал на диване, подобрав под себя босые ноги, изредка только сменяя отлежанный бок. Своим умением вот так возлежать чуть ли не часами он мне всегда напоминал древнего грека.

Я задумался: а может ли так случиться, что Иванов учился и с Сократом тоже? Что-то слишком легко у него выходят некоторые… Когда я очнулся, то понял, что Влад уже давно и увлечённо что-то говорит, размахивая руками, а Иванов время от времени важно ему кивает и выпячивает губы трубочкой. Положительно, Вовка знаком с Сократом! Я даже стал припоминать иллюстрацию в каком-то учебнике: бородатый Сократ в палестре, а рядом юный кучерявый мальчик выпячивает губы трубочкой и выводит деревянным стилом по глиняной табличке своё греческое имя.

– …только за отсутствием в провинциальном Оксфорде нижних археологически-тоннельных слоев, Толкиен… – горячился тем временем Влад. Пока я отсутствовал, перенесясь во времена Афинской демократии, Влад уже крушил какие-то оксфордские твердыни. – … только потому Толкиен, преподаватель филологии и сопряжённых наук, был вынужден выйти за рамки своего жизненного курса заштатного профессора, и сочинить Сагу о Великих Кольцах, где всевозможные подземелья играют не последнюю роль. Именно потому же Эрнст Теодор Амадей Гофман, родившийся в Кёнигсберге, славящемся избытком подземных коммуникаций, именно потому у него вы не найдёте почти ни одного рассказа, связанного с подземельями. Что имеем – не храним, не имеем – ищем. Итак, да здравствует вывернутая логика и торжество недостаточности! Возведём комплекс в достоинство и пойдём с ним по жизни, высоко ставя голову!

Закончив столь блестящую речь на призывной ноте, Влад удовлетворённо замолк. Иванов вытянул губы трубочкой.

Признаться, я немного понял из этой речи. Наверное, не только я. Тишина, пронзённая эхом последних слов, спустилась на нас, и в этой тишине было слышно, как разбуженный неубедительным словом джинн сомнений шевелится в бутылке, пытаясь выпихнуть пробку. Мы с Владом переглянулись. Незаметно от Иванова Влад показал мне глазами на джинна: видишь? Конечно, я видел.

Я решил помочь Владу. Ясно, что он не имел опыта общения с джиннами, выпущенными наружу, и также не имел его с джиннами, сидящими в неплотно закупоренных бутылках. Я решил поменять джинна: вытащить из бутылки Сомнение и запечатать туда Страх. Сомнение развеять, а Страх упрятать глубоко-глубоко, глубже, чем кёнигсбергские подземелия, упрятать в подсознание. В его, Иванова, подсознание.

Но как? – спросит меня любой мало-мальский сведущий в психологии гражданин, – это ведь так сложно!

Правильно, – отвечу я гражданину, – Сложно. Но есть у меня один приёмчик. Ему меня обучила моя бабка. Она многому меня научила в моей жизни, прежде чем умереть семидесяти восьми лет от роду, и первое, чему она научила: «Говори всегда правду».

– Иванов! – громогласно произнес я, и образ моей бабки возник предо мною и почему-то подмигнул. Если, конечно, образ может подмигивать… – Иванов, – произнес я. – Мы же ничем не рискует. Не получится ничего – и ладно! Давай запечатаем твои страхи в непроницаемый сосуд и отправим его на самое дно реки сомнения.

– Забвения, – поправил меня Влад. Я смерил его тёплым взглядом.

– Ведь ты знаешь, Иванов, – продолжал я, – что любопытство сильнее страха.

Иванов молчал и блестел глазами.

– Представь себе, Иванов, – развивал я свою мысль, мысленно подмигивая своей бабке (или её образу), – всю жизнь я прожил с тобой на соседней улице, ты это знаешь.

– Знает, – согласился вместо Иванова Влад.

– И всю жизнь, ходя в школу или к тебе в гости, я проходил по мощеному пятачку напротив твоего подъезда. И всю жизнь я показывал тебе пальцем на заложенный брусчаткой люк и утверждал, что там находится подземный ход. Было дело?

– Было, – согласился Иванов, прекратив молчать и заблестев глазами так, что на него становилось трудно смотреть. Маленькие солнечные зайчики заплясали по стенам ивановской комнаты, отражаясь в дрожащем круге воды стакана с чаем.

– Ты что это блестишь? – подозрительно спросил вдруг Влад. – Саш, чего он блестит? – в тревоге обратился он ко мне, – он не должен так блестеть!