Гость, в свою очередь, пристально рассматривал Давида, и, скажу я вам, было на что посмотреть! Юноша был высок, белокур, и красив.
– Дядя Самуил! – раздался вдруг в застывшей тишине звонкий голос молодого человека, – Христос воскрес!
Присутствующие сначала немного опешили, потом заулыбались, а гость улыбнулся шире всех и, сверкнув глазами, воскликнул совсем без акцента:
– Воистину воскрес!
– Вот он весь и всегда такой у нас! – сказала, улыбаясь, мама, – Наш восторженный Давидка! Иди, обними дядю!
Но Самуил уже сам спешил навстречу юноше. Он крепко обнял его, поцеловал в обе щеки, потом снова обнял и прошептал тихонько: «Нашел!»
– Ну, хватит обниматься! – вставил свое слово отец, – Давайте садиться уже, чай остывает!
– И правда, это уж совсем недопустимо! – садясь, поддержал его гость, – Ах! Как давно я не пил травяного чаю, да с медком настоящим! Представляете, в Америке мед разогревают, чтобы он не кристаллизовался, и так продают!
– Эт ужо не мед, – прокряхтела старенькая бабушка, – Эт сироп у них какой-то получится!
– А вот и молочко парное! – улыбнулась мама, ставя перед гостем глиняный кувшин.
– Ох, друзья мои, – сказал он вдруг, – Как же я по всему этому скучал – по нашему, по натуральному, по искреннему, по христианскому…
Давид смотрел на дядю Самуила и чувствовал: честный он человек и «Христос воскрес!» ответил ему по-настоящему, как сказать может только верующий и искренний христианин.
Глава 3
После молитвы немного помолчали, отдавая должное застольному угощению. Все на столе было домашнее, без консервантов и красителей. Деевы жили большой семьей и большим хозяйством. На их ферме было всего вдоволь, сыновья отцу во всем помогали и в город не собирались…
– Вижу, не плохо живете, – прервал, наконец, молчание гость, обведя угощение руками.
– Не жалуемся, – ответил хозяин, – За всё – слава Богу!
– Колбаска домашняя – просто объедение, а сметана, а грибочки! – продолжал Самуил, – Я хоть и чревоугодием не грешу много, но тут разве устоишь? После нашего-то? Тамошнего!
– Спасибо на добром слове, – улыбнулась мама, – Чем богаты, тем и рады!
Давиду вдруг показалось, что обстановка стала какой-то неестественной, с каждой минутой в комнате как будто сгущался воздух, разговор начинал буксовать на одном месте… Он с опаской посмотрел на папу, тот ему ответил тяжелым непонятным взглядом. Юноша хотел было взглянуть на маму, но Самуил его опередил:
– Давид, не волнуйся, сейчас я тебе все объясню…
Он вытер губы салфеткой и откинулся на спинку стула всем своим массивным телом. Остальные тоже замолчали. Давид дожевал то, что было у него во рту и с трудом проглотил.
– Итак, начнем, – торжественно объявил гость и улыбнулся. Все присутствующие повернулись к нему и приготовились слушать – никто из них не знал, о чем пойдет речь. Гость немного помолчал, как бы собираясь с мыслями, и затем начал.
– Я старею. С каждым годом моя душа всё громче просится в домой – в Небо… Наследников у меня много, но я их не хочу… Все они – люди падшие… они не годятся… Мне нужен человек честный, искренний, верующий, по-настоящему верующий, такой, которому не стыдно и не страшно оставить труд всей моей жизни. Я благодарен Богу, что на свете еще есть такие как вы… как ты, Давид! Вот ты зашел в комнату, глянул на меня и своим «Христос воскрес!» всю правду о себе открыл. Короче говоря, что кота за хвост тянуть… Свою фирму я, Давидка, тебе оставлю… Имущество всякое – пусть раздирают вороны… Но дело мое, «Царскую Корону» – на тебя возлагаю!
Наступила тишина. Произнесенные слова доходили до сознания Деевых не сразу.
– Самуил, – произнес, наконец, папа, – Такие слова в шутку не говорят… Впрочем, вижу, что не шутишь…
Помолчали еще.
– Да ведь он пастушок! – всплеснула руками мама, – Куда ему фирмой руководить?!
– Это ничего! – пожал плечами гость, – Моисей тоже с овец начинал, и Иосиф… Ну, Давид, что скажешь?
Юноша был очень удивлен, да и каждый из нас в такой ситуации выглядел бы так же ошарашено.
– Спасибо, дядя Самуил, – ответил он, немного подумав, – За доверие…
– Не думай только, – поспешил вставить американский гость, – Не думай, что я так просто взял и с бухты-барахты приехал сюда. Я долго молился, и Господь мне на тебя указал, друг мой!
– Дядя, я тоже буду молиться, пусть Господь и мне тоже ответ даст!
– Вот и хорошо! – обрадовался Самуил, – Если согласишься – приезжай к нам в Московский офис, там тебя встретят, там и стажировку проходить начнешь! А как всему научишься, так мы с тобой снова встретимся и я тебе остальные тонкости дела передам!
– Но ведь он только девять классов окончил! Ему шестнадцать с половиной! Какая может быть стажировка? – удивилась мама.
– Поступит заочно, – быстро ответил гость, у него, видимо, всё уже было продумано, и на все возражения ответы заранее припасены, – А учиться жить лучше на практике. Чем раньше, тем лучше…
– Ты что ж, в Америку свою забрать его хочешь? – уточнил отец.
– Ни за что! Это будет одно из моих условий. Руководить будешь отсюда, из России. Там теперь, как в Европе – Содом и Гоморра! Нечего ему там делать!
– Ну ладно, хоть так! – вставила, вдруг, бабушка свою лепту.
Все посмотрели на нее, а та улыбнулась им своей однозубой улыбкой и добро так подмигнула. Все тут же рассмеялись, на душах стало легче и тише.
– Езжай, Давидушка, – махнула бабушка, вдохновленная общим к себе вниманием, – Глядишь, хоть из тебя человек получится!
Глава 4
Электричка ехала в Москву, Давид смотрел в окно, пассажиры читали книги и газеты, а лоточники обыденно-скучно торговали батарейками и чудо-фонариками. Герой наш уже бывал в столице, его родное село Хлебное было от нее неподалеку, в каком-то часе езды на автомобиле. Мегаполис ему одновременно и нравился и нет. Жители вечно куда-то торопились, летели, и не жили вовсе, а будто торопились прожить каждый день, будто следующий им что-то принесет особенное, и, летя к нему, – теряли время настоящее, теряли свою жизнь…
Юноше по сердцу были его овечки, его родные луга и просторы, на которых время от тебя не улетало, оно было всё твоё. Но больше всего Давид переживал потерю друга – ему нельзя было брать с собой Айфона, верного пастушьего пса. Прощаясь, он так грустно, так жалобно смотрел прямо в глаза, казалось бы, все понимая, великодушно отпуская, но, вместе с тем, – и безудержно скорбя о потере. В глубине души юноша знал, что больше никогда не заведет собаку. Потому что это место в его сердце занято навсегда и ничем другим его не заполнить.
Давид достал из рюкзака синенький Новый Завет с Псалтирем и начал читать девяностый псалом:
«Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!» Он избавит тебя от сети ловца, от гибельной язвы, перьями Своими осенит тебя, и под крыльями Его будешь безопасен; щит и ограждение – истина Его. Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень. Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя; но к тебе не приблизится: только смотреть будешь очами твоими и видеть возмездие нечестивым. Ибо ты сказал: «Господь – упование мое»; Всевышнего избрал ты прибежищем твоим…»
Дочитать до конца он не успел.
– Ты серьезно?! – услышал он, вдруг, незнакомый грубый голос и поднял глаза вверх.
Перед ним сидел огромных размеров мужик в камуфляжной одеже. В нем было не меньше трех метров росту, он один занимал целую скамейку. Давид даже удивился тому, что как это раньше он не заметил этого великана – настоящий Голиаф!
– Э! Я к тебе обращаюсь, салага! – взревел пьяным голосом мужчина, – Ты, чё? Библию читаешь?!
– Да, – немного сконфуженно ответил Давид, – Библию.
– Гляньте-ка! – продолжил Голиаф, обращаясь к окружающим, – На дворе двадцать первый век, а парень Библию в руках держит!
