– Я заметила.

– Не льсти. – Он поцеловал её. Они снова остановились и прижались друг к другу. Первый раз. У неё были мягкие и жадные губы. И пальцы – нетерпеливо горячие. Волосы пахли приятно и головокружительно, как талая вода в весеннем лесу, с облаками меж веток и стволов, тонких и длинно вытянутых, высоко-высоко. А с неба по веткам сбегает сок.

– Странно всё Так уродливо начиналось сегодня.

– Вчера.

– Вчера?

– Я строил коварные планы – рррры!

– Не рычи на меня. Мне стыдно.

– А сейчас…

– Сейчас мне хорошо…

– От людей всё зависит. Ситуация – это сцена. Грязь не пристаёт к чистым людям. Я не про себя – моряк чистым не бывает. А ты – умница. Думаешь. В папу, наверное.

– Спасибо. Ты – милый.

Он хотел что-то возразить, но она вскинула руки, приближая палец к его губам, и добавила:

– Строитель каютных планов. Ррры на тебя! Пойдём быстрее. – Она вся вжалась в его тело и радостно лизнула колючий мужской подбородок и шею… – Опасный! А так умно говоришь, как лапшу на уши развешиваешь. Ты – не зануда? – засмеялась, откидывая назад голову и отстраняясь, будто собралась бежать.

– Есть немного. Но я исправлюсь.

– Я прослежу.

Дальше шли молча, тесно прижавшись. Плечиком к плечу, путаясь ногами, словно срослись. Иногда кто-то спотыкался, тогда оба приноравливались, чтобы шагнуть вместе – правая его, левая её…

«Мы подошли друг другу, как два соприкоснувшихся облачка – придумала она или вспомнила. – Сколько слов и мелодий бушуют сегодня в моей душе… Сколько хочу сказать своих слов! Но боюсь чужих глаз!»

– В каждой каюте живут мысли и мелодии её хозяина. Только надо прислушаться и услышать. Я как-то ночевал в квартире своих знакомых. Отец у них пропал где-то вместе с судном, сразу после перестройки. Тогда многих недосчитались. Я всю ночь не мог уснуть. Мне казалось, я слышу море, скрип переборок. Голоса. Песни. Слова. Я всю его жизнь услышал и говорил с ним. Мне казалось – он может вернуться.

– Вернулся?

– Не знаю.

Он – умолк. Она – боялась потревожить его. Вспомнила каюту, иллюминатор, стол…

– А в твоей каюте живут твои мысли и сны?

– Конечно.

– Я могу их услышать?

– Я сам расскажу тебе…

Пришли на судно. У трапа кто-то сказал ему:

– Тебя мастер просил зайти.

– Сейчас?

– Да, там что-то с отходом связано.

– Когда?

– Похоже, с утра побежим.

Он оставил её в каюте:

– Кофе, чай, сахар, лимон – сама, пожалуйста. Я к мастеру и вернусь. Пожалуйста.

– Не волнуйся. Я всё понимаю. Я справлюсь. Иди.

– Ты никуда не денешься?

– Не бойся.

– Молодец. – Он поцеловал её, но она чувствовала, что атмосфера корабля и моря отрывают его от неё.

Он вышел. Она упала в кресло и обняла голову, пытаясь унять внезапную дрожь. Из-за двери или из-за переборки слышались голоса. Громкие и чужие. Кто-то травил анекдоты или морские байки. Как несколько часов назад это делал Васька. Но слова были чужие и непонятные:

– Чифуля, у меня шпринг1 короткий – до хлеба не дотягиваюсь – подай, пожалуйста…

– Дамочка на скользкой улице упала, как фигуристка на льду, да так перевернулась, аж шпигат2 видно…

– Повариха стала: одной ногой на трапе, другой – на пароходе… А тут волна – кач! – чуть по ДП3 не разорвало девушку…

К счастью, вернулся Серёжа. Работа изменила его. Он стал сдержанным и о чём-то думал. Она поднялась.

– Уже рассвело совсем. Мне надо идти.

– Тебе надо идти? Ты же не работаешь сегодня?

– Мне просто не хочется, чтобы меня здесь видели. Это может повредить тебе.

– Мне это уже не повредит.

– Всё равно. Тебе, может быть, просто неудобно сказать мне, что пора разбегаться. Я помню об этом сама. Не смотри, пожалуйста. Мне надо переодеться и привести себя в порядок.

– Я не смотрю. Я сейчас тоже переоденусь и провожу тебя.

– Если тебе неудобно, я могу пойти от трапа сама.

– Ты очень предупредительна.

– Надо идти.

– Послушай, мы завтра уходим в рейс. Я хочу провести этот день с тобой.

– Ты хочешь так мало?

– Не пытайся меня уколоть. Тебе не идет быть ершистой. Я понимаю, ты нервничаешь.

Она вдруг смирилась:

– Прости. Я, действительно, не знаю, как поступить.

– Тебе неприятно со мной?

– Приятно. Конечно, приятно. Как ты можешь не видеть этого?.. Я просто не знаю, что делать… Я боюсь влюбиться в тебя. Ты не бойся, я только чуть-чуть… Чуть-чуть полюблю и уйду.

– Один не глупый человек сказал: хочешь большего – напрягайся, не хочешь напрягаться – довольствуйся малым.

– Ты это к чему?

Он не успел ответить. Раздался стук в дверь и Васька просунул голову:

– Прошу добро! – лицо его пылало одеколонной свежестью и улыбкой самодеятельного конферансье. – Вижу, что можно! – Распахнул дверь настежь, пропуская смущающуюся подругу, будто по частям: плечо, ножка, грудь в кофточке, покорно прильнувшая к верному спутнику головка, другое плечико и вся грудь! – Кофе готов, влюблённые! – Васька поставил на стол горячий кофейник. – Подруга! Готовь чашки!

Подруга отделилась, частично, от фигуристого спутника, текучей полутенью манипулируя чашками. Чашки стали наполняться кофе, а каюта – ароматом. При этом приклеенная к Ваське Глашенька, успела наклониться и выдать тайное: «Сначала уснул, и я уж подумала: всё – палач умер и казни не будет. Ошиблась я: так казнил, так казнил – просто жить хочется! Спасибо, Танечка!»

Васька был в ударе и пел, играя на публику:

– Увезу тебя я в тундру…

– Увези на Канары, там тепло, – запричитала подруга.

– Это не ко мне. Прости, подруга, я – моряк, а потому – без денег.

– Без денег, Васенька, как без любви – всегда один. – Она отряхнула с его плеча невидимые глазу пылинки.

Он подставил другое плечо:

– А дядя-голубятник учил нас, пацанов, что всё лучшее в жизни прилетает, как голуби на чердак… По любви.

– На чей чердак, Вася? – подруга показывает на голову и смеётся.

– Вася-друг, когда рядом женщина – философия не уместна: готовься в рейс зарабатывать деньги. Понял?

– Понял. А чего тебя капитан вызывал?

– Мастер! Погранцы пришли мзду собрать: ты вчера от трапа ушёл?

– Я только кофе заварил себе, холодно ночью. И кто придёт, если порт под тройной охраной?

– А они говорят: придут посторонние, запустят двигатель, и уведут судно на Канары или до Сингапура.

– Далеко. Все знают. А ты, что сказал им?

– Сказал, что мы винт снимаем на ночь – без винта пароход не уйдёт.

– Как снимаем?

– Так и снимаем. Пришлось повести на кормовую палубу и показать – лежит. Как миленький. Ещё и болтами прикручен. Поверили.

– А что не так? – спросила сообразительная Танечка, заподозрив подвох.

Ответил Васька, довольный, словно пивка глотнул:

– Так это же запасной. Он на любом судне есть, на палубе гниёт, а вот – пригодился…

Таня повернулась и тихо спросила:

– Серёженька, а если я не захочу довольствоваться малым? Если я захочу тебя всего?

– Тогда будем жить на чердаке. Куда голуби прилетают.

– Какой такой чердак на пароходе? Чудаки! Нет такого слова на флоте!

Васька опять входил в роль, достал, как фокусник, из-под руки и разливал из фляжки с бульканьем:

– Содрогаясь, гляжу на отраву, что сквозь грани стакана видно, но по полному римскому праву, коль уплачено – выпью до дна!.. Из флотской классики поэта Кирьянова!

– С утра пить, Вася, это уже перебор! – сказала Таня, повернулась к хозяину каюты, – всё было хорошо. Всё было заманчиво…

– Агитка! – Встрял довольный собой Васька. – Гаишник останавливает девушку: Мадам! Вы за неделю сбили четырех пешеходов – это перебор! – Перебор? А сколько можно?… Ха-ха-ха!

– Погоди, друг, – остановил его штурман. – Давай, не путать праведное с грешным. Нам с Таней пора.