- За что тебя посадили, за двоеженство?

- Ага. Зря я приехал из-за границы. Не успел я появиться в Англии, как меня сцапали. Зашла миссис Граймс в магазин, увидела меня - и привет, пишите письма. В аду, говорит, черти по-разному людей мучают, но моя супруга заменит целое пекло.

Неподалеку замаячил надзиратель. Поль и Граймс разошлись и начали усердно долбить песчаник

- Впрочем, - хмыкнул Граймс, - хотел бы я полюбоваться на старушку Флосси и моего бывшего тестя в их теперешнем положении. Школа-то, говорят, закрывается! Граймс опорочил это заведение... Кстати, как дела у Пренди?

- Убит три дня назад.

- Ах, старина Пренди! Он не был создан для счастья, верно? Вот выйду отсюда, пожалуй, брошу учительствовать. Это дело меня до добра не доведет.

- Нас с тобой оно привело в одно и то же место.

- Да, ничего себе совпадение! Черт, опять легавый идет...

Они вернулись в тюрьму. Если не считать каменоломни, Эгдон мало чем отличался от Блекстона.

"Парашу за дверь", часовня, одиночество...

Впрочем, не прошло и недели, как Поль почувствовал, что о нем не забыли. Первой ласточкой был разговор со священником.

- Вот, принес вам книги, - сообщил он как-то раз, впорхнув в камеру к Полю и протягивая ему два новеньких томика в суперобложках и с ценниками книжного магазина на Пикадилли. - Если эти не годятся, у меня с собой еще несколько на выбор, - он показал на пачку книг в ярких переплетах, которую неловко придерживал под мышкой. - Может, хотите новый роман Вирд-жинии Вулф? Позавчера вышел.

Благодарю вас, сэр, - ответил Поль.

Судя по всему, в Эщоне библиотека отличалась куда большим разнообразием и богатством, чем в Блекстоне.

- Могу еще предложить монографию по истории театра, - добавил священник и подал Полю толстый иллюстрированный том, на вид стоивший не меньше трех гиней. - Запишем, так уж и быть, как "пособие по самообразованию".

Благодарю вас, сэр, - повторил Поль.

- Когда захотите обменять книги, скажете, - продолжал священник. -Кстати, вам разрешено написать письмо. И между пробудете писать миссис Бест-Четвинд, не забудьте упомянуть, что остались довольны библиотекой... Миссис Бест-Четвинд преподнесла в дар нашей тюремной часовне новую кафедру с гипсовыми барельефами, - добавил он вне всякой связи с предыдущим и, выпорхнув из камеры, направился к Граймсу, которому и всучил том "Самовоспитания" Смайлса, том, из коего в отдаленном прошлом неизвестный, но бесчувственный читатель выдрал сто восемнадцать страниц.

"Еще неизвестно, - подумал Поль, - как следует относиться к потрепанным бестселлерам, но вот когда открываешь еще никем не читанную книжку, возникает удивительное ощущение... Зачем это священнику понадобилось, чтобы я написал Марго о библиотеке?" - недоумевал он.

В тот вечер за ужином Поль ничуть не удивился, когда увидел, что в подгоревшей подливке плавают угольки - такое случалось время от времени. Однако на ощупь угольки оказались мягкими, и это привело его в замешательство. Тюремная кухня часто преподносила сюрпризы, тут жаловаться не приходилось, но все же... Поль присмотрелся к подливке. Удивительное дело - она была чуть розоватая и невероятно густая. Поль осторожно ее попробовал. Это был паштет из гусиной печенки.

С тех пор не проходило и дня, чтобы какой-нибудь таинственный метеорит в этом роде не залетел с воли в его камеру. Однажды, вернувшись в полутемную камеру с пустоши (свет гасили сразу после захода солнца, а окошко было совсем узкое), он почувствовал, что все пространство камеры залито ароматом цветов. На столе лежал букет роз, тех роз, которые по зимнему времени идут на Бонд-стрит по три шиллинга за штуку. (Вообще-то, в Эгдоне разрешалось держать цветы в камере, и арестанты отделывались всего лишь строгим выговором, если по дороге с каменоломни срывали лютик или барвинок.)

В другой раз тюремный врач во время ежедневного обхода задержался в камере Поля, проверил его фамилию по карточке, висевшей на двери, внимательно посмотрел на него и сказал:

Будете принимать укрепительное.

Не сказав более ни слова, он удалился, а на следующий день в камере появилась большая аптекарская бутыль.

- По два стакана после еды, - изрек надзиратель. - Пей на здоровье.

Поль так и не понял, как на этот раз отнесся к нему надзиратель, но пил он, действительно, "на здоровье" - в бутыли был херес.

В другой раз в соседней камере разразился грандиозный скандал: ее обитателю, взломщику-рецидивисту, по оплошности выдали порцию черной икры, предназначенную для Поля. Арестанта утихомирили, сунув ему порядочный кусок сала, но дежурный надзиратель все беспокоился, как бы обиженный взломщик не нажаловался начальнику тюрьмы.

- Я не скандалист какой, - рассуждал взломщик, когда он как-то раз остался с Полем с глазу на глаз в каменоломне. - Но обращение ты мне подавай уважительное. Посмотрел бы ты на ту черную кашу, что они мне подсунули! Глядеть - и то тошно. И это в день, когда положено сало! Разуй, парень, глаза, я тебе дело говорю. Ты ведь у нас новичок. А то они и тебе всучат эту пакость. Не ешь, погоди. Придержи ее до прихода начальства. Нет у них такого права - нас черной кашей кормить. Это и дураку ясно.

Затем пришло письмо от Марго, не сказать чтобы очень длинное.

"Дорогой Поль!" - говорилось в нем. - Мне очень трудно тебе писать, потому что я вообще не знаю, как писать письма, а тут еще эти ужасные полицейские будут его читать и вычеркнут все, что им не понравится, а я понятия не имею, что им нравится. Мы с Питером вернулись в Королевский Четверг. На Корфу было чудесно, но нам не давал покоя тамошний доктор -англичанин и страшный зануда. Дом мне разонравился. Буду его перестраивать. Что ты на это скажешь? Питер теперь граф - ты слышал? - и довольно мил, хотя завоображал; вот уж чего не ждала от Питера! Я, если можно, как-нибудь в свободное время заеду с тобой повидаться: после смерти Бобби П. у меня дел невпроворот. Надеюсь, книжек, еды и всего прочего у тебя достаточно. Интересно, вычеркнут они эту фразу или нет? Целую, Марго. Дорогой! В Нью-Маркете я встретила леди Периметр, и она со мной не поздоровалась. Представляешь? Бедняга Контроверс сказал, что, если я не буду себя вести как подобает, общество подвергнет меня остракизму. Правда очаровательно? Я, может быть, ошибаюсь, но, по-моему, молодой Трампингтон в меня влюбился. Как быть?"

И вот Марго явилась собственной персоной.

Они увиделись впервые с того июньского утра, когда она отправила Поля в Марсель на помощь перетрусившим девицам... Свидание происходило в особой комнате для посетителей. За столом друг против друга сидели Марго и Поль, между ними - надзиратель.

- Руки на стол, - сказал надзиратель.

- В "гоп-доп" сыграем? - вяло пошутила Марго, и ее безукоризненно наманикюренные ручки появились на столе, рядом с перчатками и сумочкой.

Только тут Поль заметил, как загрубели его неуклюжие ладони. Минуту оба молчали.

- Я, наверно, ужасно выгляжу? - спросил наконец Поль. - Я ведь давно не гляделся в зеркало.

- Ну, может, самую малость mal soign [35], дорогой. Тебе, наверно, не разрешают бриться?

- Обсуждать тюремный режим запрещается. Заключенным разрешается сообщать посетителям о состоянии своего здоровья, но жалобы и замечания касательно распорядка не допускаются ни под каким видом.

- Боже мой! - ахнула Марго. - Как же нам быть? О чем же разговаривать? Я, наверно, зря приехала. Ты не рад, милый?

- Коли хотите говорить на личные темы, не обращайте на меня внимания, леди, - добродушно молвил надзиратель. - Я здесь для того, чтобы заговоров не допускать. Если что и услышу, дальше меня не пойдет, а слышу я столько, что дай бог всякому. С женщинами вообще морока: то ревут, то в обмороки падают, то в истерику пускаются. С одной, - со смаком прибавил он, -падучая приключилась.

- То же, видимо, ожидает и меня, - вздохнула Марго. - Мне здесь что-то не по себе. Поль, да скажи же хоть слово, умоляю тебя?