- Не хотела тебе говорить, вот и все... Ты должен сам это понимать, сам делать... Без напоминаний. Есть вещи, которые не объяснишь и которые нельзя объяснить.

- Какие еще вещи? Что же это за тайны Мадридского двора, в которые я не посвящен? Когда же это я что-то нарушил, королева, в чем-то провинился?

- Не повышай голоса на меня. Никогда. Пожалуйста. Хорошо, я скажу тебе. Ни за что не сказала бы прежде, но ты же - мой муж, у нас не должно быть недомолвок... Вещи эти простые, элементарные. Например, пропускай даму вперед, когда входишь в двери, ты же никогда этого не делаешь, всегда лезешь вперед.

- Манерам не обучен, - буркнул я.

- Очень жаль. Бери пример с Игоря, какой он учтивый - встал, отодвинул стул...

- Хватит об Игоре!.. Пижон... Да, если бы ты знала, что кроется под его пробором!

- Опять шумишь? Я же просила тебя. Пойми, когда ты начинаешь кричать, мне становится плохо, понимаешь? У меня сердце останавливается. Мне кажется, что я потеряла тебя. Навсегда. Вот также плохо мне было сегодня утром, потому что... потому, что ты не подарил мне цветы...

- Да где же их взять, мы же все время вместе были, - сразу упавшим голосом пытался оправдаться я, понимая, что все это пустые отговорки.

- Регистраторша, чужой человек, догадалась, а ты... - было видно, как обидно Наташе, как она переживает.

"Ну, вот, теперь это на всю жизнь", - обречено подумал я. - "Теперь всегда, когда мы будем вспоминать о свадьбе, как крест, на мне будет висеть этот промах... Соображать надо... Все-таки любовь, брак - это не только соединение двух судеб, двух миров, но и их столкновение. А Наташа права, кругом права - что болтать о любви! - внимание, постоянные знаки внимания нужны женщине. Отныне буду покупать ей цветы ежедневно..."

- Я тебе написал стихи, - тихо сказал я. - Считай, что цветы. От меня.

- Ой, как здорово! - засветилась Наташка. - Прочти, пожалуйста.

Я шумно, с облегчением вздохнул.

Помолчал.

- Лето, зима или осень

все нам волнует кровь,

если мы в сердце носим

ясное солнце - любовь.

Мой человек любимый,

в самой большой беде

я тебя не покину,

верю я только тебе.

Будто поется песня,

та, что хотел сложить

так мне с тобой интересно,

весело рядом жить.

Не погасить горенья,

жизнь, будто песнь пропеть

вера, любовь, уваженье

это ведь счастье и есть.

Пусть же звучит чудесно,

как будто звенит весна,

чистое слово "невеста",

верное слово "жена".

- Какие прекрасные цветы... Ой, извини, стихи. Вот это подарок. Как песня. Спасибо тебе, любимый.

- Ты прости меня, Наташка, дурака. Испортил тебе настроение в такой день. Понимаешь, ненавижу я рестораны.

- Слишком остро ты все воспринимаешь. Просто мы с тобой чужие на этом празднике жизни. Мы - больные, а они - здоровые.

- Это не мы больны - болен мир, в котором мы живем. Вспомни шутку Гориллы с объявлением атомной войны. Скучно им было! А Пижон, помяни мое слово, через десяток лет станет под-польным миллионером и купит все, что захочет, и всех, кого за хочет.

- И тебя?

- Меня - нет.

- И меня - нет. Значит, нас уже двое. А он - один. И всегда будет один. Кого бы он ни купил.

- А нас всегда будет двое, радость моя, - сказал я и ткнулся лицом в Наташкины теплые ладони.

- И когда-нибудь, трое.

Глава тридцать третья

--===Свое время===-

Глава тридцать третья

Шутка Гориллы.

Есть, наверное, определенная категория людей, которым кличка подходит настолько, что заменяет полностью имя - почему-то язык не поворачивается назвать Пижона Игорем, именем, созвучным с именем князя русского, да и у Гориллы было же когда-то свое имя - Вовка, Алеша или Санек, но с годами превратился он в Гориллу, не просто вырос, а внутренне переродился, как чудовище Франкенштейна...

Пижон, Горилла, шутка Гориллы с Аликом... Как это произошло?.. Как могло бы произойти? Будь я свидетелем, соучастником, тогда другое дело. Помогла власть воображения...

... "Бегут ручьи... бегут ручьи..." Слов не помнится, а поется... Ага, вот вспомнил: и даже пень в апрельский день березкой снова стать мечта-а-ает... И даже пень! В апрельский день!" - Алик испытывал поистине телячий восторг от озаренного предчувствия чего-то необычного, что неизбежно должно вот-вот произойти, вот-вот случится.

Еще неделю назад Алик подошел к Пижону в перерыве между лекциями и небрежно, но внутренне ликуя, сообщил:

- Предки отваливают на дачу на майские. Хата свободна первого и второго.

Алик не любил Пижона и даже побаивался его мгновенной точной реакции, цепкой хватки, холодного цинизма, глубоко спрятанного презрения к своим сверстникам, побаивался потому, что не желал попасть впросак в глазах Пижона, и все же именно от Пижона Алику хотелось услышать хотя бы сдержанное одобрение, встать, пусть на время, на один уровень с ним, ощутить себя силой - независимой, уверенной, властной.

Пижон тут же почуял запах добычи, белозубо улыбнулся, дружески процедил на ухо Алику:

- Ну, ты гигант, Эл!

Эл - Алик - не был "гигантом", никакой его личной заслуги в том, что родители уезжали на дачу, не было, но ему откровенно льстило восхищение Пижона.

- Пока они там в навозе ковыряются, мы устроим шикарный кайф-пикничок, - Пижон, улыбаясь, совсем спрятал глаза за пушистыми ресницами.

Алик внутренне дернулся от обиды, когда Пижон смешал родителей с навозом, но тут же подавил в себе это чувство и полез в карман за сигаретами.

- Подожди, старик, у меня "Кент" еще остался, - остановил его Пижон.

Сам Пижон не курил, но всегда носил с собой пачку иностранных сигарет и импортную зажигалку. Откуда от доставал "Кент" - неизвестно, но угощал Пижон им только избранных.

- Тогда какие будут предложения по составу президиума, как говорит наш комсомольский вожак Петров. Кого берем? - внимательно посмотрел Пижон на Алика.

Ответственный момент.

Алик понимал, что ему же потом придется вылизывать квартиру к возвращению родителей, скрыть все следы "кайф-пикника", кроме того, он боялся, что, не дай бог, разобьют какую-нибудь рюмку или тарелку.

- Не больше троих.

- Значит, ты, я и Горилла. Гориллу надо брать, у него маг и клевые записи. Плюс три чувихи. Итого шесть, - подытожил Пижон. - Великолепная шестерка, Эл.

- Только... - запнулся Алик. - Я... у меня... нет знакомой... Сам понимаешь...

- У тебя - хата, у Гориллы - маг, кадры - за мной, - тут же сориентировался Пижон.

Первомайское утро прошло для Алика не праздничной колонне демонстрантов на Красной площади, а в мелких, но утомительных хлопотах: надо было раздвинуть стол, расставить стулья, отыскать скатерть, решить - стелить ее или обойтись клеенкой, сбегать за хлебом - выполнить ту бесконечную круговерть, которую так незаметно и всегда вовремя успевала делать мама. Праздник врывался в дом многоликим окном телевизора, вливался в форточки музыкой городских репродукторов, он будоражил и без того нетерпеливое ожидание Алика, и когда в пятом часу пополудни раздался звонок, Алик с облегчением бросился открывать дверь.

Первым ввалился Горилла. Он сразу же, не раздеваясь и не здороваясь, пронес на вытянутых руках магнитофон и сумку с кассетами в комнату. За ним с неприступным видом вошли две девушки.

Алик мучительно смутился, широко улыбнулся и сказал, как можно веселее:

- Меня зовут Алик.

- Зина, - сухо представилась худая, невысокая, бледнолицая блондинка со светло-голубыми глазами и вздернутым носиком.

- Марина, - мрачно отрекомендовалась вторая, - в отличие от Зины, смуглолицая брюнетка.

- Эл, лучше помоги дамам раздеться, - подсказал замыкающий шествие Пижон.

"Дамы" сняли пальто, платки и удалились в ванную комнату наводить марафет.

- А почему только две? - тревожным шепотом спросил Алик у Пижона.