Он вышел из пике и развернулся в сторону своего аэродрома. Когда он обдумывал проведенный бой, у него мелькнула догадка, объяснившая странное поведение "Мессеров", их безразличие к его атакам. Испытывая еще задолго до войны привезенный из Испании "Ме-109", он обратил внимание на плохой обзор назад, но тогда не придал этому особого значения. Теперь он понял, что немцы, попросту говоря, его не видели, и подумал, что наши летчики тоже могут попасть в подобные истории, так как обзор назад и с наших истребителей не был особенно хорошим.
Подлетая к аэродрому, полковник вспомнил, что ему придется давать объяснения начальству, которое запретило ему лично участвовать в боях, но тут его внимание было привлечено самолетами, вернувшимися из боя и находившимися уже на своих стоянках. Он снизился, сделал круг и сверху сосчитал число машин. Две "Чайки" и один "МИГ" не вернулись из боя. Полковник сбавил газ и пошел на посадку.
Второй бой, натолкнувший полковника Стефановского на новые выводы, произошел недели через две.
Его части, отражая налет немецких бомбардировщиков на охраняемый объект, так горячо дрались, что полковник в последнюю минуту не вытерпел и взмыл в небо. Поднявшись, он вдруг увидел, как один "Дорнье-215" вынырнул из общей свалки и кинулся в сторону, надеясь, видимо, незамеченным пробраться к цели.
Кто бы мог устоять от искушения ринуться на врага? Полковник упал на "Дорнье" сверху, и от его, полковника, пулеметов протянулись длинные сверкающие нити огненных струй, точно связавшие один самолет с другим. Немец бросился в сторону и сделал поворот, чтобы спастись бегством. Но "МИГ" не отставал. Полковник целился туда, где находились люди, бензобаки, моторы, трубопроводы. Трассы пронзали корпус, крылья вражеской машины и гасли в них, как спички, опущенные в воду. Неожиданно полковник заметил, что ему здорово мешает немец-стрелок. Ответные трассы его пуль проносились уже совсем близко. Тогда Стефановский, прицелившись в стрелка, нажал гашетку и, увидев, как вражеский пулемет, подняв ствол кверху, умолк, понял, что стрелок убит.
Стефановский снова перенес огонь на моторы, поливая свинцом то один, то другой.. Но самолет, снижаясь, чтобы уберечься от атак снизу, продолжал уходить. Полковник подумал, что если бы его пулеметы имели более крупный калибр или вместо них стояли бы пушки, то немец давно бы лежал в лесу.
Увлеченный преследованием, Стефановский лишь случайно заметил, что бензина у него осталось мало, и решил, что пора кончать, надо сбивать немца во что бы то ни стало.
Полковник проскочил вперед, развернулся и, стреляя из пулеметов, пошел в лобовую атаку, надеясь убить летчика и свалить самолет. С огромной скоростью машины неслись навстречу друг другу. У немца оставался один выход: уйти вниз. Он и попытался это сделать, но не рассчитал и, задев за дерево крылом, рухнул на землю.
Когда несколько дней спустя Стефановского вызвали на совещание в Москву и ему предоставили слово, чтобы высказать свое мнение о новых истребителях, он сказал, что на них нужно улучшить обзор и усилить их огневую мощь.
-- У немцев фонарь летчика ведь так же устроен! -- подал кто-то реплику.
-- Вот и надо их опередить, -- ответил летчик-испытатель и рассказал про два боя, врезавшиеся в память.
-- Понятно, -- кратко сказал председательствующий. -- Ваше предложение верное. Его надо осуществить.
Председательствующий снял телефонную трубку. Соединившись с нужным лицом, он в нескольких словах изложил дело и спросил, какой нужен срок для переделки. С другого конца провода что-то ответили, но председательствующий возразил:
-- Много просите. Время не ждет. Придется сделать в два раза быстрее.
Если вы взглянете на сегодняшние наши истребители и сравните их с машинами первых дней войны, то вам сразу бросится в глаза характерная особенность: у них хороший обзор и очень мощное оружие.
Серебряная прядь
Алексей Кубышкин рано поседел. Серебряные пряди в его волосах -- это памятки о некоторых случаях, связанных с его профессией. Одна из этих прядей, над правым ухом, напоминает ему о том, как он испытывал известный истребитель, который инженеры, в несколько измененном и более подходящем для фронта варианте, собирались в случае удачных испытаний выпускать в значительном количестве.
Самолет благополучно прошел все стадии проверки. Оставалась последняя -- пикирование. Летчик сделал несколько полетов, каждый раз увеличивая начальную высоту и конечную скорость пике. Едва уловимые, но нехорошие симптомы в поведении машины заставляли его кропотливо искать причину их, совершать все более рискованные полеты. Зародившиеся сомнения Кубышкин разрешил, наконец, в морозный уральский день, когда так хорошо побродить с ружьем по лесу, что он с товарищами и собирался сделать после полета.
С голубой, холодной, пятитысячеметровой высоты Кубышкин ринулся вниз. Скорость бешено росла. Копьем пронзая воздух, самолет несся к земле. Высокое пронзительное пение мотора, как сирена воздушной тревоги, разрывало тишину.
Знакомое, непередаваемое чувство неимоверной быстроты полета охватывало летчика, заставив его невольно втянуть голову в плечи. Он впился глазами в прибор. Стрелка скорости дрожала у предельного деления шкалы.
"Вперед! Вперед! -- подстегивал он себя. -- Еще и еще быстрей!!!"
Заснеженные леса огромными скачками мчались навстречу. Машина дрожала. Она уже не пела, -- визжала резко и злобно. Стрелка указателя скорости, дойдя до конца шкалы, остановилась. Летчик перевел взгляд на элероны. Вот в них-то он и сомневался. Сквозь тонкую, предельно натянутую полотняную обшивку выпирают нервьюры. Их можно сосчитать, как ребра исхудавшей лошади.
"Скорость! Еще добавить скорость!" кричит самому себе Кубышкин, изо всех сил отжимая вперед штурвал.
Нос машины уже вертикален земле, но летчик переводит его дальше, вычерчивая тупой угол в пространстве.
Это отрицательное пикирование. Кубышкина отрывает от чашки сиденья. Если б не привязные ремни, он вылетел бы наружу. Теперь он висит на ремнях. Кровь приливает к лицу, к глазам, которые он не сводит с элеронов. Раздается сухой треск. Какие-то клочья летят в стороны. Одного элерона уже нет. Изуродованные куски другого пока еще держатся на месте. Нормальная работа крыльев нарушена, машину втягивает в спираль. Ее ничто уже не спасет.
"Скорей надо выбираться", подумал Кубышкин, шаря руками по телу в поисках замка.
Но он никак не может нащупать замок. Земля мчится навстречу. Летчик лихорадочно шарит по животу, но ему удается лишь кончиками пальцев коснуться холодной стали замка.
"Неужели не выпрыгну?" проносится в голове.
Он борется за жизнь. Прошло всего лишь несколько секунд, но они кажутся часами. Кубышкин до хруста в костях изворачивается всем телом, пытаясь ухватить замок. Никогда раньше он не предполагал, что его тело обладает такой кошачьей гибкостью. Рука, наконец, прочно захватывает замок. Еще через мгновение Кубышкин пулей вылетает из самолета. Он хочет сразу же рвануть за парашютное кольцо, но вовремя спохватывается. Надо подождать. Парашютные стропы не выдержат огромной скорости падения, сообщенное его телу самолетом, и лопнут. Через несколько секунд падение замедлится, тогда... Кубышкин дергает кольцо. Его встряхивает, потом наступает тишина. Самолета нигде не видно. Тишина кругом необычайная. Будто ничего не произошло. Навстречу летчику, колыхаясь, приближаются деревья. Парашютный купол застревает на верхушке невысокой сосны. Болтаясь, как на качелях, летчик достает нож, обрезает стропы и летит в сугроб. Минуту-две лежит довольный: спасся! Сладкая истома разливается по телу. Но он вскакивает, иначе можно замерзнуть. Где он?
-- Ага-га, ага-га! -- кричит Кубышкин.
Эхо несколько раз повторяет и уносит звук. Никто не откликается в ответ, и снова наступает тишина. Тогда он решает идти в сторону проселка, замеченного сверху. Но то, что из кабины самолета кажется близким, в действительности выглядит по-иному, особенно когда болит и ноет все тело и подкашиваются ноги. Вдруг он замечает на снегу свежие следы. Разглядев их, Кубышкин угрюмо усмехается, вспоминая несостоявшуюся охоту.
