Итак, Зейдлиц и Клаузиус предлагали вообще больше не запрашивать Гитлера и не добиваться санкции на самостоятельные действия, а считать приказ о занятии круговой обороны невыполнимым и утратившим свою силу в результате бурно развивающихся событии. Они рекомендовали в категорических выражениях сообщить ставке, что из-за коренного изменения обстановки остается лишь единственная возможность - прорываться на юго-запад и что действовать надо незамедлительно. Однако Паулюс, не решавшийся действовать без предварительной санкции Гитлера, не принял совета. Окончательного текста радиограммы Зейдлиц и его начальник штаба в тот вечер так и не увидели, поскольку время было уже слишком позднее. Как бы то ни было, они считали нужным использовать более решительные и недвусмысленные формулировки. "Можно ли утверждать, - писал Зейдлиц по поводу этой важной радиограммы, - что ее текст соответствовал чрезвычайной серьезности ситуации? По моему мнению, этого сказать нельзя. То был грамотный, толковый и тщательно составленный штабной документ! Но настоящий полководец в подобной ситуации говорит не таким языком!"
На эту радиограмму так и не последовало ответа, если только не усматривать в качестве такового полученный утром 24 ноября пресловутый приказ Гитлера, который окончательно пригвоздил 6-ю армию к Сталинграду и обрек ее на пагубное выжидание. Примерно в то же время поступил еще один приказ верховного главнокомандования, согласно которому на генерала фон Зейдлица возлагалось единое командование северным и восточным участками фронта внутри "котла", за удержание которых он отныне нес личную ответственность перед "фюрером"{180}. По поводу мотивов такой необычайной меры в литературе можно встретить всевозможные спекуляции. Однако утверждение, будто Гитлер хотел таким путем нейтрализовать проявленную Зейдлицем склонность к самовольным действиям, является, во всяком случае, необоснованным. В генеральном штабе сухопутных сил о такой склонности Зейдлица вообще не знали. На самом деле этот приказ отражал известное недоверие к Паулюсу, которое могло возникнуть у Гитлера в результате неоднократно повторяемых командующим просьб о предоставлении ему свободы действий. Что касается Зейдлица, то он, как свидетельствуют воспоминания Хойзингера об оперативных совещаниях в главной ставке, пользовался репутацией "самого непреклонного человека" в немецкой группировке, на которого, учитывая его опыт боев в окружении под Демянском, можно особенно положиться{181}. Какой же иронией судьбы, какой трагедией был этот приказ по отношению к командиру корпуса, который тоньше и вернее, чем кто бы то ни было из военачальников немецкой группировки на Волге, учуял безответственное дилетантство верховного главнокомандующего и энергичнее всех ратовал за прорыв из окружения!
Генерал фон Зейдлиц, находившийся на своем командном пункте, был совершенно огорошен этими двумя приказами Гитлера, которые Паулюс лично вручил ему сразу же после их поступления. Глубоко удручен был и Паулюс, однако он явно готов был смириться с неотвратимой судьбой. Возложенная на него личная ответственность перед Гитлером за оборону восточного и западного фронта окружения совершенно выбила Зейдлица из колеи. По этому поводу он писал: "Я был так ошеломлен этим странным приказом и до такой степени смутно представлял себе, как он при существующем положении может повлиять на дальнейший ход событий, что не нашел ничего иного, как ответить: "Тут уж, конечно, ничего не поделаешь"{182}. Этот по-дружески откровенный разговор, происходивший с глазу на глаз между двумя генералами, которых мучили тяжелые душевные переживания, вспоминает в своих записках и Паулюс. При этом Паулюс подчеркивает, что Зейдлиц воспринял полученный приказ как солдат, обязанный повиноваться, позднее же он "тем не менее непрестанно склонял меня к самостоятельным действиям, невзирая на поступавшие свыше приказы"{183}.
Командующий армией доверялся решениям, которые принимались верховным руководством, Зейдлиц же в душе не мог согласиться с ними и был не в силах долго сдерживать себя. С болью он сознавал, что он связан по рукам и ногам. Ведь вырваться из окружения могла лишь вся армия в целом и сигнал к этому мог подать лишь один-единственный человек - командир осажденной "крепости", каким являлся Паулюс. Вверенные ему войсковые соединения были скреплены воедино общей судьбой, уйти от которой в одиночку не было дано никому. Подавленность и возмущение в связи с приказом Гитлера, который бесцеремонно игнорировал все тревожные предупреждения командования армии и штаба группы армий, не давали покоя генералу фон Зейдлицу и начальнику его штаба. В их памяти вновь оживали многие недобрые явления и события, свидетелями которых они были за последние недели и месяцы. Они вспомнили все безрезультатные просьбы и представления командования армии о необходимости укрепления флангов, создания резервов, пополнения в живой силе, нормализации снабжения. Почему же самая крупная армия немецкого Восточного фронта, сражающаяся на опасном выступе фронта и выполняющая столь важную стратегическую задачу, не получила своевременной помощи?
Очевидно, сколько-нибудь значительных резервов вообще не имелось, ибо в противном случае они давно были бы уже подброшены для полного овладения Сталинградом. Можно ли было теперь, когда вдобавок к зиме на армию обрушились давно предвиденные бедствия, вдруг проникнуться доверием к верховному руководству, которое из-за своих непростительных промахов поставило 22 дивизии на грань катастрофы и после этого еще требовало от них нечто такое, что выглядело издевательством над общепризнанными и испытанными стратегическими доктринами и принципами? Можно ли было предположить, что теперь по мановению волшебного жезла наземный транспорт и транспортная авиация совершат то, на что они никогда не были способны раньше? Причем совершат как раз в тот момент, когда на дальних театрах военных действий - достаточно упомянуть британское контрнаступление против танковой армии Роммеля и высадку англо-американских войск в Марокко назревает глубокий кризис?
