Между прочим, прекрасное это оружие. Один раз стрелял я из этого маузера очень хорошо. Но это уже было на Волховском фронте, и это – другая история…

После войны, после истфака МГУ и многих других историй работал я в издательстве «Наука». Выпускал книгу Ивана Степановича Конева «Записки командующего фронтом. 1943—1944". Приехал к нам Иван Степанович. Директор вызвал главного редактора, другое начальство и меня – редактора книги. Иван Степанович сидит у одного торца стола, я – у другого. Он в упор меня рассматривает. Так, что я чувствую себя неловко. Встали. Иван Степанович смотрит на меня. Я ему говорю:

– Иван Степанович, я с Вами был семнадцатого октября под Калинином.

– Слушай, я ведь тебя помню. Ты ходил в лыжной вязаной шапочке.

Меня поразила его память. Столько прошло, и я стал совершенно иной.

Работали над книгой. Как-то я с ним заспорил:

– Я ведь сам там был…

– Ну, раз сам был – другое дело.

Его адъютанты побелели со страху. Один из них, полковник Молодых, говорит мне потом: «Как ты можешь спорить с ним…»

Иван Степанович относился ко мне очень хорошо. Раз я уходил от него с Грановского. Он подает мне пальто: «Слушай, у тебя есть хорошие перчатки? Возьми мои меховые…». Увидав, что я подкашливаю, принес «боржоми»: «Ты пей боржомчик, пей».

У него дочь тоже работала в издательстве. Он шутил:

– У тебя в моем доме есть очень хороший адвокат.

– Кто же?

– Моя дочь. Она мне говорит про тебя: «Ты его слушай, он лучше знает».

Когда книга вышла, я привез ему сто экземпляров в Барвиху.

– Посиди, пока я буду подписывать.

Я сел, смотрю, он пишет: «Л. И. Брежневу на память. Конев».

– Ну, а тебе я подпишу несколько иначе.

Игорь Сергеевич достает с полки книгу Конева. Дарственная надпись., Крупный и отчетливый, чуть уже дрожащий почерк какой ставила сельская дореволюционная школа своим ученикам, ставшими потом полковниками, генералами, маршалами:

«Ветерану Велик. От. войны Игорю Сергеевичу Косову.

На добрую память о героических днях войны и сражений на Калининском фронте. Благодарю Вас за мужество и стойкость, проявленные в боях в самые трудные дни войны. Очень признателен за внимание в издании данной книги.

С глубоким уважением,

И. Конев.

18.5.72.»

Иван Степанович сказал как-то нашему главному редактору: «У меня спрашивают, как мы удержались в сорок первом? Сам не знаю, – отвечаю я».

Игорь Сергеевич заметно устал. Речь стала заторможенней, сюжеты извилистее…

… У немцев сродни Коневу был Клюге… У военного человека должно быть чувство – доводить до конца.

Вот, под Мукденом Куропаткин принимал четыре решения. Если бы любое из них довести до конца – была бы победа. А он решения менял – и победили японцы. Куропаткин задолго до русско-японской войны был начштаба у Скобелева. Тот говорил: «Я очень люблю этого человека. Умен и смел, но у него – душа писаря». А самому Куропаткину Скобелев говаривал такое: «Ты будешь хорош на вторые роли, если будешь на первой – разразится катастрофа».

Об этом хорошо сказал Тухачевский: «Ответственность жжет мозг». Вот кто должен был быть нашим Верховным Главнокомандующим…

Под Калинином мы были до начала нашего декабрьского наступления. Шли какие-то невнятные уличные бои на его окраинах.

Вспоминаются отдельные эпизоды.

Однажды я влетел в недостроенный дом. За мной вскакивает немец. Я выстрелил в него из 11-миллиметрового американского кольта, который только что выменял за три литра водки. Глянул я на того немца – смотреть страшно.

– Берите, – говорю, – ребята, свой кольт, как-нибудь обойдусь.

Другой раз стоим у стены с нашим солдатом сибиряком. У него винтовка на локте, крутит цигарку. Только послюнил и скрутил – из-за угла немец. Сибиряк, как-то очень ладно, спокойно и быстро переложил цигарку в левую руку и ударил немца прикладом по голове. У того даже каска лопнула.

Наши каски были лучше. Комполка Гражданкин всем велел носить каски. Пришлось, хоть я это страшно не любил. Но раз я чуть высунулся из окопа – мне по каске ударила пуля. Показалось, голову оторвало. А на каске – только вмятина.

Уже много после смерти Игоря Сергеевича мне попал в руки «Огонек» № 51 за 1997 год. Статья «Уголок Дурова» журналистки Ольги Луньковой… В этом очерке известный российский актер рассказывает о собрании своих редкостей: прялка, кадушка, деловая папка Адольфа Гитлера, галстук из платья Евы Браун, пряжка немецкого солдатского ремня с «GOTT MIT UNS», немецкие офицерские погоны… Среди прочего – советская и немецкая каски. Цитата самого Льва Дурова: «Советские каски – полубутафория, картонкой голову прикрыть, они не от чего не спасали, разве что от комьев земли».

Представляю, как презрительно фыркнул бы Игорь Сергеевич, прочитав эту экспертную оценку.

Общеизвестно, и об этом не раз писалось в широкой печати, что наши каски были лучше немецких и по качеству стали и по своей рикошетирующей форме. Актер и журналистка об этом могли и не знать. Удивительно другое: они, похоже, считали своей обязанностью походя, лишь за то, что «советская», обхаять превосходное изделие, спасшее жизни множеству наших соотечественников, в том числе – и моему герою.

Муза Николаевна, моя супруга, по этому поводу съязвила, что подобная промашка случилась с актером, вероятно, потому, что он по своим профессиональным занятиям имел дело лишь с бутафорскими предметами.

В этих пригородных боях меня послали зачем-то в Дорошиху, рядом с Калинином. А на нее только что был финский налет. Финнов загнали в какой-то то ли коровник, то ли сарай. Пошла такая драка – шум, крик. Меня черт, конечно, понес. Только я туда вскочил – меня так ловко скосили по ногам. Я – башкой об стенку. Хорошо, был в шапке, здорово шарахнулся. На меня свалилось клубком несколько наших и финнов. Лежу на спине, придавлен, кто-то ногами ерзает по моей физиономии. У меня был десантный нож с резиновой ручкой. Я одного финна ножом ударил в шею, за ухом… Хорошо, прибежали мои ребята. Они выдернули меня из этой кучи, и она как-то рассыпалась. Оставшихся финнов выводили наружу и били по морде, просто сгоряча.

Борис Бардецкий, мой старший сержант, потом меня ругал:

– Чего Вы туда полезли?

– Хотел только посмотреть.

Борис Бардецкий был такой арап! С усами. Получил потом офицерский чин и стал начштаба полка по разведке.

Финны – это очень стойкая публика. Из всех, кого я видал, у них самый высокий уровень подготовки одиночного бойца. Под Калинином их было две бригады. Их посылали в наш тыл для разведки и диверсий.

Вспоминается совсем уж сюрреалистический эпизод из этого этапа войны Игоря Сергеевича, рассказанный им в самом начале нашего знакомства, когда я и не думал о записях.

Калининская пригородная деревня Каликино. Ноябрьский поздний вечер. В густом полумраке разрушенного то ли склада, то ли амбара Игорь Косов и финн, большой, рыжий, скрадывают друг друга.

В руках ножи. Жуткое беззвучное передвижение средь обрушенных досок и стропил, по балкам провалившегося пола. Сцена в духе фильмов ужасов.

Рядом с нашим дивизионом был штаб 119-й сибирской дивизии из Красноярска. Ею командовал Березин. Худощавый, в кожаном, до ужаса потертом пальто. Говорил хриплым голосом.

Позже, зимой 42-го, он попал в окружение под Белым. Вывел свою дивизию. Но в окружении осталось много растрепанных частей. Он вернулся назад и вышел с бойцами во второй раз. Вернулся в третий, но при этом выходе погиб.

Березин сказал нам:

– Кто притащит «языка»– литр водки.

Я говорю своим:

– Давайте, ребята.

Нашли долбленый челнок. Сутки провалялись на берегу Волги, наблюдали за немцами. Это было южнее Калинина, под Эммаусом. Поняли, что на том берегу линии фронта нет, ходят одни патрули.