Цунгеншлаг: Та-та-таких слов я не могу позволить! - Гру-грубости я не обязан выслушивать! - Я еще владею моими пя-пя-пя-пятью чувствами...
Зонненштих: Я вынужден просить наших коллег Флигентода и Цунгеншлага, прекратить дебаты. Кажется, наш порочный ученик уже идет по лестнице.
(Габебальд открывает дверь, в которую входит Мельхиор, бледный, но спокойный).
Зонненштих: Подойдите ближе к столу! После того, как г-н рантье Штифель узнал о безбожном поступке своего сына, огорченный отец, в надежде найти объяснения ужасного деяния, осмотрел вещи своего сына Морица, и нашел в них записку, которая, не разъясняя нам мотивов ужасного деяния, дает достаточное объяснение морального растлевания истинного виновника. Я говорю о сочинении, составленном в форме диалога, озаглавленном "Совокупление", снабженном рисунками в натуральную величину, размером в двадцать страниц; сочинение, которое могло бы ответить самым безнравственным требованиям, предъявляемым любителями неприличного чтения.
Мельхиор: Я...
Зонненштих: Вы должны вести себя тихо. - После того, как г-н рантье Штифель вручил эту рукопись нам, и мы дали огорченному отцу обещание во что бы то ни стало найти автора ее, - почерк этой рукописи был сравнен с почерками всех учеников и, по единогласному мнению ученого персонала, равно как и по мнению нашего уважаемого коллеги, преподавателя по каллиграфии, раскрылось поразительное сходство почерка рукописи с вашим.
Мельхиор: Я...
Зонненштих: Вы должны вести себя тихо. - Несмотря на подавляющий факт признанного неоспоримыми авторитетами сходства, мы считали себя обязанными воздержаться от дальнейших мероприятий до тех пор, пока не услышим от виновного признания в его проступке против нравственности, в связи с возникшим поводом к самоубийству. -
Мельхиор: Я...
Зонненштих: Вы должны отвечать на точно формулируемые вопросы, которые я вам поставлю, откровенным и почтительным "да" или "нет". Габебальд!
Габебальд: Слушаю, господин Ректор!
Зонненштих: Книгу протоколов! - - Прошу нашего секретаря, коллегу Флигентода, с этого момента записывать по возможности дословно. (К Мельхиору). - Вы знаете эту рукопись?
Мельхиор: Да.
Зонненштих: Вы знаете, что содержит эта рукопись?
Мельхиор: Да.
Зонненштих: Вам ли принадлежит почерк этой рукописи?
Мельхиор: Да.
Зонненштих: Вами ли сочинена эта безнравственная рукопись?
Мельхиор: Да. - Господин Ректор, я прошу вас указать, что в этой рукописи есть безнравственного.
Зонненштих: Вы должны отвечать на точно формулируемые вопросы, которые я вам ставлю, откровенным и почтительным "да" или "нет".
Мельхиор: Я написал ни больше, ни меньше, как только о хорошо известном факте.
Зонненштих: Испорченный мальчишка!
Мельхиор: Я прошу вас указать мне в рукописи проступок против нравственности.
Зонненштих: Не думаете ли вы, что я расположен играть роль шута. Габебальд!
Мельхиор: Я...
Зонненштих: В вас так же мало почтения к собравшимся здесь учительскому персоналу, как и уважения к врожденному всем людям чувству скромности и стыдливости. Габебальд!
Габебальд: Слушаю, господин Ректор!
Зонненштих: Ведь это же Лангенштейд для изучения в три часа волапюка!
Мельхиор: Я...
Зонненштих: Вы должны вести себя тихо. Габебальд!
Габебальд: Слушаю, господин Ректор!
Зонненштих: Уведите его.
Сцена вторая
(Кладбище, ливень. - Пред открытой могилой стоит пастор Кальбаух с развернутым зонтиком в руке. Справа от него рантье Штифель, друг его Цигенмелькер и дядя Пробст. Налево ректор Зонненштих с профессором Кнохенбрухом. Гимназисты замыкают круг. На некотором расстоянии перед полуразрушенным памятником Мария и Ильза).
Пастор Кальбаух: ... ибо тот, кто отверг милость, которую благословил предвечный Отец рожденного во грехе, умрет духовною смертью. И тот, кто в своевольном плотском отрицании Бога служил злу, умрет телесною смертью! Тот же, кто мятежно отвергнет крест, возложенный на него Милосердным за грехи его, истинно, истинно, говорю вам, умрет вечною смертью (бросает в могилу лопату земли). Мы же, идущие по тернистому пути все вперед и вперед, восхвалим Господа всеблагого и возблагодарим его за неисповедимое милосердие. Ибо, как этот скончался смертью тройною, так же истинно введет Господь Бог праведного в блаженство и в вечную жизнь. - Аминь!
Рантье Штифель (бросая в могилу лопату земли, сдавленным от слез голосом): Мальчик был не мой. - Мальчик был не мой. - Мальчик никогда меня не радовал.
Ректор Зонненштих (бросая в могилу лопату земли): Самоубийство, как наиболее серьезное покушение на нравственный порядок, является наиболее серьезным доводом в пользу нравственного порядка; ибо самоубийца, убегая от приговора нравственного порядка, тем самым удостоверяет существование нравственного порядка.
Кнохенбрух (бросая в могилу лопату земли): Загулялся - погряз распустился - промотался - развратился.
Дядя Пробст (бросая в могилу лопату земли): Родной матери не поверил бы, что ребенок может поступить так низко со своими родителями.
Друг Цигенмелькер (бросая в могилу лопату земли): Решился так поступить с отцом, который вот уже двадцать лет с утра до ночи не имеет другой мысли, кроме блага своего ребенка!
Пастор Кальбаух (пожимая руку рантье Штифелю): Мы знаем, что для тех, кто любит Бога, все бывает к лучшему, - I Коринф. 12, 15 - подумайте о безутешной матери и попытайтесь возместить ей потерянное двойной любовью.
Ректор Зонненштих (пожимая руку рантье Штифелю): Мы, вероятно, никак не могли бы перевести его.
Кнохенбрух (пожимая руку рантье Штифелю): Да если бы мы и перевели его, на следующий год он уж, наверное, остался бы.
Дядя Пробст (пожимая руку рантье Штифелю): Теперь перед тобою долг прежде всего думать о себе. Ты - отец семейства!..
Друг Цигенмелькер (пожимая руку рантье Штифелю): Доверься мне!.. Проклятая погода! Продрог насквозь. Если немедленно не выпьешь грогу, то наверное схватишь аневризм.
Рантье Штифель (сморкаясь): Мальчик был не мой! - Мальчик был не мой!
Рантье Штифель удаляется в сопровождении пастора Кальбауха, профессора Кнохенбруха, ректора Зонненштиха, дяди Пробста и друга Цигенмелькера. Дождь меньше.
