Мориц: Ты уже написал сочинение?
Мельхиор: Да говори, не стесняйся. Ведь здесь никто не видит и не слышит нас.
Мориц: Само собою разумеется, мои дети целыми днями должны были бы работать во дворе или в саду или развлекаться играми, связанными с телесным напряжением. Они должны были бы ездить верхом, делать гимнастику, лазать, и, главное, не спать в таких мягких постелях, как мы. Мы ужасно изнежены. - Я думаю, что совсем ничего не увидишь во сне, если спать на жестком.
Мельхиор: Теперь я буду спать всегда, вплоть до сбора винограда, в моем гамаке. Я задвину мою кровать за печку. Она складная. - Прошлой зимой мне приснилось, я так долго хлестал нашего Лоло, что он не мог пошевелиться. Это было самое страшное из всего, что мне когда-нибудь снилось. Что ты так странно смотришь на меня?
Мориц: Ты уже испытывал?
Мельхиор: Что?
Мориц: Как ты это называешь?
Мельхиор: Половое возбуждение?
Мориц: М-гм.
Мельхиор: Да.
Мориц: И я.
Мельхиор: Уже давно. Скоро год.
Мориц: Меня точно молния опалила.
Мельхиор: Ты видел во сне?
Мориц: Да, но совсем немного. Ноги в небесно-голубом трико. Они вздымались над кафедрой. Точнее сказать, мне показалось, что они перепрыгивали туда. Я видел их мельком.
Мельхиор: Георгу Циршницу снилась его мать...
Мориц: Он тебе это рассказывал?
Мельхиор: Там, на Гальгенштеге!
Мориц: Если бы ты знал, что я перенес с той ночи!
Мельхиор: Угрызения совести?
Мориц: Угрызения совести? Смертная тоска!
Мельхиор: Господи Боже!
Мориц: Я считал себя погибшим. Мне казалось, что я страдаю какою-то внутреннею порчею. Наконец я успокоился только тем, что стал записывать свои впечатления. Да, да, милый Мельхиор, последние три недели были для меня, как Гефсиманская ночь.
Мельхиор: В свое время я более или менее ожидал этого.
Мориц: И при том, ты почти на целый год моложе меня!
Мельхиор: Ну об этом, Мориц, я и не подумал бы. По моим наблюдениям нет определенного возраста для того, чтобы впервые всплыл это фантом. Ты знаешь большого Лермейера с соломенно-желтыми волосами и с длинным носом? На три года старше меня. Гансик Рилов говорит, что ему до сих пор снятся только песочные пирожные и абрикосовое желе.
Мориц: Скажи, пожалуйста, как может Гансик Рилов судить об этом!
Мельхиор: Он его спросил.
Мориц: Он его спросил? - Я никогда не решился бы спросить кого бы то ни было.
Мельхиор: Да ведь меня спросил же.
Мориц: Ну, да! - Может быть, Гансик уже написал свое завещание. Право, странную игру затеяли с нами. И за это мы должны еще благодарить. Я не помню, чтобы когда-нибудь скучал по возбуждениям этого рода. Почему не дали мне спать спокойно, пока все не затихло бы? Мои милые родители могли бы иметь сотню детей получше. Но я появился, не знаю как, и должен отвечать за то, что и я здесь. - А ты, Мельхиор, не думал о том, каким собственно способом и мы затесались в эту толчею?
Мельхиор: Как, ты еще этого не знаешь, Мориц?
Мориц: Откуда мне знать? - Я вижу, что куры кладут яйца, я слышу, что будто бы моя мать носила меня под сердцем, но разве этого достаточно? Я вспоминаю, что уже пятилетним ребенком смущался, когда кто-нибудь открывал декольтированную червонную даму. Это чувство исчезло. И все-таки теперь я не могу говорить ни с одной девочкой, не думая при этом о чем-то отвратительном и, клянусь тебе, Мельхиор, не знаю о чем.
Мельхиор: Я скажу тебе все. - Я знаю это частью из книг, частью по иллюстрациям, частью по наблюдениям. Ты будешь ошеломлен: я в свое время стал атеистом. Я и Георгу Циршницу рассказал это! Георг Циршниц хотел рассказать Гансику Рилову, но Гансик Рилов научился всему еще ребенком у своей гувернантки.
Мориц: Я просмотрел Малый Мейер от А до Z. Слова, - ничего кроме слов и слов! Ни одного прямого объяснения! На что мне Энциклопедия, которая не отвечает на ближайшие жизненные вопросы?
Мельхиор: Ты видел когда-нибудь, как по улице бегут две собаки?
Мориц: Нет! Лучше не говори мне сегодня ничего, Мельхиор. У меня еще Центральная Америка и Людовик XV. Да еще шестьдесят стихов из Гомера, семь уравнений и латинское сочинение. Иначе мне и завтра придется на всем нарезаться. Для того, чтобы с успехом зубрить, мне надо быть тупым, как баран.
Мельхиор: Пойдем ко мне. В три четверти часа я пройду Гомера, решу уравнения, напишу два сочинения. В твоем я сделаю несколько невинных ошибок и дело в шляпе. Мама приготовит нам лимонад, и мы поболтаем мирно о размножении.
Мориц: Не могу мирно болтать о размножении. Если хочешь сделать мне одолжение, дай мне все это написанным. Напиши мне все, что ты знаешь. Напиши как можно короче и яснее, и завтра, во время гимнастики, всунь записку в мои книги. Я унесу ее домой, не зная, что она лежит там. Когда-нибудь я невзначай найду ее. Не могу удержаться и не прочитать ее утомленными глазами... Если это необходимо, ты можешь сделать на полях рисунки.
Мельхиор: Ты, как девушка. Впрочем, как хочешь. Для меня это очень интересная работа. Один вопрос, Мориц.
Мориц: Ну?
Мельхиор: Ты видел когда-нибудь девушку?
Мориц: Да!
Мельхиор: И совсем?
Мориц: Совершенно.
Мельхиор: Я тоже. Тогда иллюстрации не нужны.
Мориц: Во время праздника стрелков в анатомическом музее Мейлиха! Если бы это открылось, меня выгнали бы из школы. Прекрасна, как день, и ах, как похожа на живую!
Мельхиор: Нынче летом я был с мамой во Франкфурте. - Ты уже уходишь, Мориц?
Мориц: Готовить уроки. - Спокойной ночи.
Мельхиор: До свидания.
Сцена третья
(Теа, Вендла и Марта под руку идут по улице)
Марта: Как вода набирается в башмаки!
Вендла: Как ветер щиплет щеки!
Теа: Как сердце бьется!
Вендла: Пойдем к мосту! Ильза говорила, что по реке плывут кусты и деревья. Мальчики сделали плот. Мельхиор Габор, кажется, вчера вечером чуть не утонул.
Теа: О, он умеет плавать!
Марта: Еще бы!
Вендла: Если бы он не умел плавать, он наверняка утонул бы!
Теа: У тебя коса распускается, Марта, у тебя коса распускается!
Марта: Фу, - пусть распускается! Она злит меня и днем и ночью. С короткими волосами ходить, как ты, мне нельзя, с распущенными косами ходить, как Вендла, мне нельзя, подстричь их на лбу мне нельзя, даже и дома мне приходится делать прическу, - и все из-за теток.
