Я не верил собственным ушам. И от удивления открыл рот, позабыв его закрыть. Пока не хлопнулся лбом о встречную березу. Панин подивился моему состоянию, продолжив излагать план действий на ближайшую пятилетку. Я же, потирая шишку, дивился своему недавнему провидению.

По-моему, Всевышний издевается надо мной, рабом его воли, как хочет. Или это просто невероятное стечение обстоятельств?

Меж тем из повествования боевого товарища следовало, что нас с Котэ никто не ждет в секретном городке у горных подножий. Там ждут трех гонцов от банкира Гусинца, которые должны получить образцы КР-2020 и привезти их в столицу. Для популяризации нового вещества в народных массах.

— Николаша, а у тебя в школе по арифметике не двойка ли была? остановился среди берез. Так, на всякий случай.

— Твердая четверка.

— Тогда не понимаю счета. Твоего, — проговорил. — Я и Кото — это полтора. А кто третий?

— Умеешь считать, товарищ, — усмехнулся Панин. — Третий академик. Он как наш. В полном ауте. К этой жизни. А двоих мы нейтрализуем.

— Авантюра, — вздохнул я. — Матешко над схваткой, а мы — козлы отпущения?

— Алекс, ты профессионал или случайный?

Я не услышал вопроса. Не люблю отвечать на идиотские вопросы. И задал свой:

— А почему гражданин начальник уверен, что я в Сибирь поеду? У меня предложение имеется. Выгодное. Париж.

— Саша, — с укоризной проговорил Пан или Пропал, — не смеши. Там тебе развернуться негде. Тебе нужен простор, ширь наша болотная. Чтобы как жа-а-ахнуть! И чтобы все родное.

— Да, я патриот, — сказал я. — В хорошем смысле этого слова.

— Тогда о чем музыка?

— Что жизнь прекрасна. Но может быть ещё лучше.

— Все в твоих руках, братец.

— Рука руку моет, — вздохнул я. — И все-таки Матешко того… говнюк!

— Почему?

— Потому что загребает жар чужими руками. Нашими.

— У него служба такая. Уж простим его.

— Простим, — я вынужден был согласиться.

И мы медленно побрели вдоль дороги. Кажется, на этих самых кочках качался лимузин USA, хороший такой автомобильчик; надеюсь, после поездки в нашу экзотическую смородинскую глубинку у него лопнут рессоры. Ничего не имею против США, да нечего пугать наших отечественных буренок, у которых от чужого вторжения падают удои.

Я это к тому, что навстречу нам плелись несчастные коровы, вид коих мог вызвать только сердечное сострадание. За ними тащился пастушок, похожий на деда Емелю. Был молод, босоног и беспечен. Шлепал по холодным апрельским лужам, как ангелок.

— Ты чей? — полюбопытствовал я. — Чай, внучок деда Емели?

— Ну. А чего?

— Сам-то где?

— Хворает.

— Что такое?

— Да чего-то съел, — пожал плечами ангелок. — Голова болит, однако.

— Понятно, — сказал я. — Передай, что у Санька лекарство имеется.

— А Санек — это кто?

— Я.

— А-а-а, Космонавт! — воскликнул пастушок и щелкнул хворостиной. Куда, курва! Шас кишки на рога намотаю, сука еть`моя! — И кинулся за вредной буренкой, польстившейся на лапу придорожной ели, приняв её сослепу за пучок сена.

Мы с Паниным переглянулись: оказывается, я у народных масс прохожу под кликухой «Космонавт». Из-за лыжного гидрокостюма? Или бесконечных тренировок? Во всяком случае, это лучше, чем, скажем, «Санька Вырви Глаз».

Что же касается занемогшего Емельича, то, кажется, я знаю причину его болезни. По окончании строительных работ я от чувств-с выдал трудолюбивой бригаде премию, после получения которой деды деморализовались на несколько секунд, а потом провалились сквозь землю. В тартарары праздника. А, как известно, после праздников наступает горькое похмелье.

Наш же праздник был впереди. И похмелье тоже.

Пришли мы вовремя. Кото пытался вырвать из пасти Педро кусок мяса. Оба рычали, как на олимпийских играх по перетягиванию каната. Девушки повизгивали, переживая скорее за животину, чем за человека разумного.

— Фу! — крикнул я.

Пес выполнил команду. Он был послушен, как солдат первого года службы — он разжал пасть, кобельсдох. И Кото-Котэ сел. Сел он, правда, неудачно. Но с куском мяса в руках. Но сел в небольшое корытце, где томился в уксусе шашлык. Все рассмеялись. Даже Педро, попердывающий от удовольствия. И принялись шутить по поводу филейной части неудачника. Словом, праздник начинался с веселой шутки.

Потом мы с Кото отправились в дом искать портки. Не трудно догадаться, для кого? Панин на четвереньках, похожий в такой позе на Педро, занялся костром. Девочки спасали мясо — нанизывали на шампуры.

Моему другу повезло: были найдены офицерские галифе времен первой оттепели имени Никиты Хрущева. Однако Котэ принялся вредничать, мол, они широки ему в коленях, он чувствует себя как пингвин в Африке. Я предупредил, что другой формы одежды нет и выбор у него богат: или в галифе или без.

— Вах! И это мой друг, который вдруг!.. — вскричал демагог. Поистине, друзья познаются в беде.

— И в галифе, Кот ты противный, — ответил я и ушел, чтобы не усугублять проблему с портками.

Иногда так и хочется натянуть их на некоторые привередливые головы. Потому что у многих верхняя часть тела, которой они едят, схожа с нижней частью, которой они думают.

…Дым костра тянулся над моим маленьким картофельным полем, окутывая его. Как говорится, дым Отечества — и сладок и приятен.

Пес затаился в тени сарая, со скорбью наблюдая за действиями людей. Те готовились испортить мясо на будущих рубиновых углях.

Я сел на крыльцо. Что может быть прекраснее чувства гармонии, возникающего от предвечерней сини небес, от деревьев, клубящихся, повторю, изумрудной дымкой, от обновленного сарая, от огорода, от скорбящего Педро, от костра и людей, хлопочущих возле него.

Что может быть прекраснее чувства вечной природы и вечного мира?

Я сентиментален, как русский турист на берегу Мертвого моря, это правда. Что делать, у каждого из нас свои маленькие слабости.

Неожиданно, подобно инородному телу, в этот гармоничный мир ворвался Котэ, воплем сообщая о своем лихом появлении. В галифе.

Пингвин в Африке выглядел куда привлекательнее, чем наш друг. Педро забрехал, мы дружно поприветствовали обновленного, как забор, Котэ словами о его чересчур привлекательном виде. Для местных доярок и телятниц, единственных ещё работающих в республике эмбриональной демократии. И трудятся лишь по причине того, что жалко скотину. Однако не будем о грустном. Нет такой демократии, которая бы прижилась у нас. Пережуем и эту, декоративную, как корова пережевывает траву-мураву.

— Вах! Что понимаете в мужской красоте! — возмущался Котэ, парусинил галифе. — Дэвушкам я нравлюсь! А?

Девочки смеялись и требовали поставить махолет на службу обществу. Кото отправился к костру гонять дым, а я — встречать дорогого и ожидаемого гостя.

Дед Емеля. Бедолага, вид у него был, как у кинутого в кювет рваного башмака. Или как у передавленного автогрузовиками пешехода. В чем дело?

— Так это… погуляли, — оправдывался старик, — на премию, чтоб ей!.. Грибочков, кажись, не тех куснули. Трюфлялями вроде прозываются.

— Ничего, Емельич, выдюжим, — сказал я. — Подлечимся у костерочка.

— Эт' точно, сына, клин клином вышибают.

Вот что делает с простым русским человеком капиталистический образ жизни. Хворает он от него. И телом, и душой. Травится заморскими трюфелями и прочими кормовыми, продержанными с полста лет подачками.

— Кото! Плесни Емельичу для бодрости духа, — попросил я. — Это дед Емеля, ударник частного строительства, — и показал рукой окрест. — Прошу любить и жаловать.

— А чего жалуете, батоно? — засуетился человек в галифе, прекратив ими отмахивать дым и раздувать пламя. — Нашей горькой? Или «Наполеону»?

— Нашу-нашу, братки, — уксусно сморщился старик. — От чужого того… несет, как куренка.

— Садитесь, дедушка, — предложила Лада.

— О, тута девицы-красавицы? Добре-добре…

Я понял, что процесс пошел. И мое присутствие пока не обязательно. Я переоделся в спортивный костюм и, когда появился перед праздным людом, то был встречен восторженными воплями.