Уловив ледяные нотки в голосе наемника, конь Солово взволновался, и его пришлось успокоить, прежде чем адмирал ответил.

— А я думал доставить вам удовольствие, — возразил он. — Разве могли вы пропустить в своей карьере такую возможность, как Камбрейская лига?

Нума Дроз не унимался.

— Может быть, и нет, однако я предпочитаю приличную битву. А теперь оказывается, что у вас дела с одними лишь привидениями.

— Позвольте мне напомнить вам, мастер Дроз, — ровным голосом проговорил Солово, — что в качестве моего личного ассистента вы являетесь самым высокооплачиваемым наемником в этой армии.

— А зачем мне хорошие деньги, если я не смогу их использовать?

Лицо адмирала сделалось еще более похожим на маску, чем обычно.

— Терпение мое истощилось, — спокойно ответил он.

И тогда Нума Дроз познал, что мудрость — пусть и в обличий страха способна одолеть даже его безграничную свирепость.

— Считайте меня покойником, если я не возьмусь за это дело, — сказал он. — Вы наговорили мне слишком много об этой «новой вере». Даже если я сейчас уложу вас, не сомневаюсь, что распоряжение о моей смерти уже давно отдано.

Адмирал Солово чуточку нахмурился, выражая гримасой: «Конечно, надо же понимать, с кем имеешь дело».

— Подумав, — сообразил Нума Дроз, — я с восторгом принимаю ваше предложение, адмирал, и приношу благодарность за рекомендацию.

— Хорошо, — Солово жестом приказал повременить замаскированным стрелкам. — А раз так, ступайте и переберите телохранителей, которых навязал нам король Людовик. Да, выясните, кто главнокомандующий, и найдите для нас место в его плане битвы.

— Сделано, — ответил Нума Дроз, отъезжая.

Солово давно уже обнаружил, что во всеобщем сражении лучше оказаться в самой гуще. Те, кто держится в стороне, просто напрашиваются на выстрел или же падают жертвой численного превосходства. И поэтому он устремился вперед, чтобы в рядах французской армии разить чужих сыновей, ничем не оскорбивших его самого.

Нума Дроз, которому приходилось одновременно беречь от французов собственную спину и приглядывать за адмиралом и неприятелем, находился в своей среде, действуя неутомимо и эффективно. В гуще битвы он несчетное число раз сохранил жизнь Солово и расчистил вокруг него пространство, позволявшее наблюдать и размышлять. Элитные шотландские королевские стрелки, охватив кольцом расходуемый материал, исполняли ту же функцию.

Как бывает при удаче, все сложилось довольно хорошо. Настроив себя на высокую бдительность, адмирал воспринимал воздушные вибрации раньше, чем грубые и безнравственные солдаты… быстрее, чем это делали породистые нервные окончания закованной в латы галльской аристократии. Он отважно обнимал все звуки, невидимо несущиеся в эфире, стараясь вырваться из хватки событий. Сколь мудро, решил адмирал, поступил папа Юлий — или направлявшее его Провидение, — избрав меня для этого дела. Немногим среди людей оно по силам.

Разделавшись со стратиотом коротким выпадом с простейшим финтом (похоже, теперь разучились парировать этот удар), он огляделся, разыскивая источник своих сенсорных восприятии, и, осадив коня, приблизился к уху Нумы Дроза.

— Все понятно, — сказал Солово, самолюбие которого было отчасти задето всей суматохой и свежим порезом на лице. — Теперь я знаю, что происходит. Пробей мне дорогу назад. Нам придется поторопиться.

Скоро стало ясно, что адмирал был прав относительно необходимости экспедиции. То, что он ощутил раньше других, начинало влиять на грубую психику союзнической армии и, как следствие, на ее профессиональные действия. Еще немного — и прекратить сопротивление, а после того обратиться в бегство.

В своих мемуарах, написанных в преклонном возрасте (затребованных, прочтенных, а потом сожженных сицилийским епископом), повествуя о битве при Джиарададде (14 мая 1509 года), адмирал Солово упоминает о странном ощущении, которое начиналось с покоя и вскоре переходило в безразличие, замаскированное под терпимость. Интенсифицируясь, — что противоречит определению, — оно приводило к утрате всякой живости восприятии и самым ужасным образом заканчивалось на серых беспредельных равнинах скуки. И не будь адмирал в приятельских отношениях с этим философским несчастьем, он не сумел бы отразить даже временный натиск столь ужасного врага.

Медленно, но уверенно этот самый враг уже начинал губить союзническую армию. Наконец последний, сохранивший решимость человек в этом войске, а именно адмирал Солово, взял на себя командование артиллерией.

— Видите тот обелиск, на который я указываю?

— За шеренгами венецианцев… окруженный толпой? Серая штуковина возле офицерских латрин?[65] — проверил пушкарь. — Да, вижу.

— Пусть стреляют только по ней, пока не уничтожат, — приказал Солово. За это тебя ждет куча золота, понял.

— Я не нуждаюсь в подкупе, — бросив холодный взгляд, ответил артиллерист. — Я горжусь своей работой. Этот коробка умер: смотри!

Сия близорукая тупость вдохнула в адмирала уверенность, и вскоре ровным и грозным голосом — почти Господним — заговорили пушки.

Солово обратился к своим уцелевшим коллегам:

— Обелиск, о котором я говорил, оставил сию «юдоль слез». Наше войско сейчас вновь обретет уверенность, и венецианцы побегут. Вы отправитесь к останкам обелиска и доставите ко мне пленников — тех, кто окажется возле него.

Когда Нума Дроз и его шотландцы возвратились с пленниками, смущенный швейцарец виновато прятал глаза.

— В общем так, — сказал он, не глядя на адмирала. — Мы могли бы вернуться скорее, но я остановился, чтобы взять несколько голов. — В руке его был мешок, снизу потемневший от влаги. — Все эти бегущие люди… слишком большой соблазн. Пусть за опоздание с моей доли снимут четверть. Я настаиваю.

Солово это было безразлично: счета оплачивал папа Юлий. Он даже не стал реагировать на признание, занятый изучением пленников в поисках полезной информации, однако запомнил на будущее — в качестве оружия против швейцарца.

Пленников оказалось с дюжину, некоторые были слегка помяты при транспортировке, но еще сохраняли товарный вид; все от головы до ног были облачены в серое. Одного выделял более блеклый цвет его одеяния. Однако во всем прочем это было братство, единое даже в поражении, и уцелевшие яростно жгли глазами Солово.

— Мне кажется, я знаю вас, — проговорил адмирал дружелюбным голосом, обращаясь к человеку в более светлой одежде.

— Убийца! — плюнул в ответ человек в сером.

— А зная вас, — продолжал невозмутимый Солово, — подозреваю, что знаю все. Приношу свои извинения за напрасную трату сил, мастер Дроз. И еще окажите мне любезность, убейте всех остальных. Похоже, они — люди посторонние.

Этот процесс, пожалуй, отчасти образумил избранника Солово. С расширившимися глазами он бросился от своих компаньонов, когда к нему приблизились Дроз и шотландцы.

— Мне весьма жаль, — объяснил ему адмирал, — однако я получил четкие инструкции: «истребить со всеми ветвями и корнями», так было мне сказано, и так должно быть.

— Вы не понимаете, что разрушаете! — проговорил уцелевший… наполовину в гневе, наполовину пытаясь задобрить.

— Напротив, мастер Пачоли:[66] знаю, и даже чересчур хорошо, — ответил Солово, но если это сможет вас утешить, считайте, что я ничего не уничтожил, а просто отсрочил. Кстати, хотя я не имел возможности по-настоящему восхититься вашей замечательной книгой, я сумел оценить мощь и силу заключенной в ней мысли, как и иллюстрации да Винчи.

Невзирая на обстоятельства и груды тел вокруг, Лука Пачоли, автор «Summa de Arithmetica»[67] (Венеция, 1494), первой расходной книги и двойной бухгалтерии, оказался фанатиком в достаточной мере, чтобы обрадоваться псевдокомплименту.

— В ней — начало великого! — взволнованно произнес он. — Она послужила причиной моего избрания. И все будет продолжаться, еще не слишком поздно! Несмотря на то что вы сделали, мы еще можем одолеть вас.