— Итак, — проговорил он нейтральным тоном, — мы собрались не для того, чтобы объявить крестовый поход против турок…
— Нет, — подтвердил Солово, — подобное предположение предназначалось, чтобы одурачить венецианцев.
— И не для того, чтобы объединиться против вековой венецианской экспансии, — вставил Людовик XII.
— Нет, — согласился адмирал, — эта идея должна была одурачить всех вас.
— Посему, — с опасным спокойствием подвел итоги Джанфранческо Гонзага, маркиз Мантуи, — нам становится ясно, что мы вторглись в Италию и, рискуя всем, ввергли в войну Европу по прихоти страдающей бессонницей монахини…
— Это не просто старая монахиня, — вдруг вмешался Солово. — Это знаменитая Черная Дама Палатина, та, что предсказала падение Отранто.
— Так это было двадцать восемь лет назад! — рявкнул Фердинанд. — Там стены едва сами не падали. Я бы взял этот город с труппой дрессированных медведей!
— А потом предсказала смерть папы Александра VI, — кротко продолжил адмирал.
Собрание монархов разразилось хохотом. Звуки веселья никак не соответствовали их озабоченному и встревоженному виду.
— Ему же было семьдесят три! — взревел от удовольствия Альфонсо.
— Он хлебал бренди, как бегемот воду, — добавил король Людовик.
— И к тому же был родственником Чезаре Борджиа!
Последнее замечание, вырвавшееся из уст Гонзаги, внезапно успокоило всех. Знаменитый сын римского папы — облаченное в черные одежды «чудовище Романьи» — еще мог выйти «на ловлю».[64] Даже изгнанный из Италии и лишенный всей власти, Чезаре сохранил способность пугать одним своим именем.
Владея ситуацией, Солово снисходительно улыбался.
— Мы предусмотрели возможность известного скептицизма с вашей стороны, — сказал он. — Попросили Черную Даму увидеть сны с конкретными подробностями. Вам будет интересно узнать, что так и случилось.
Правители глядели на Солово с подозрением.
— В самом деле? — кислым тоном осведомился Людовик.
— Безусловно, ваше величество. Его святейшество даже зашел настолько далеко в своем оптимизме, что увидел в этом свидетельство того, что Господь осенил своим благословением наше крохотное предприятие. А теперь, господа, посмотрите сами и подумайте.
С этими словами адмирал раздал запечатанные воском свитки всем присутствующим важным персонам. Они поглядывали на бумажные трубки с опаской, словно на заряженные пушки.
Известный отвагой Фердинанд Арагонский первым нарушил оцепенение, развернул свиток и пробежал глазами открывшийся пергамент. Невзирая на приобретенное с молодых лет умение скрывать свои чувства, король невольно округлил глаза, и кровь не отступила — сбежала — с его лица.
— Откуда ей было знать? — прошипел он. — Все мои предосторожности…
— Ничто для всевидящего ока, — ответил Солово, стараясь, чтобы в его голосе не было слышно осуждения. Ему не было дела до того, как будет приходить в себя воитель, получивший тяжелый удар.
Тем временем король Людовик развернул свой свиток и охнул.
— Это же неправда! — простонал он.
Адмирал Солово обратил на молодого человека невозмутимый взгляд.
— Ну ладно, — мрачно буркнул король. — Сколько же людей знает об этом?
— Папа, монахиня и я, — ответил адмирал. — Персона, наделенная властью прощать, и двое заурядных личностей.
— Это… опасная информация, — проговорил Максимилиан, медленно прочитав и ослабив свой воротник.
Гонзага и Альфонсо неприметно спрятали письма… на будущее, для памяти.
— Быть может, и опасная, — ободрил властелина Солово, — но предназначенная для самого ограниченного применения. — Он сделал широкий жест, на котором особенно настаивал папа Юлий. — К тому же эти ваши наклонности, а также оборудование и части тела, используемые для их удовлетворения, касаются лишь вас самих и, возможно, еще ваших исповедников. С той же снисходительностью мы относимся к тем из вас, кто выгоды ради убил близкого родственника. Его святейшество не ищет над вами бесчестной власти. Мы добиваемся от вас лишь веры — веры в содержание сна.
Максимилиан смущенно закашлялся.
— Веруем! — заверил он адмирала, — веруем, яко святые во Христа. Господа, мы все превратились в уши?
В глухом ропоте слышалось согласие.
Солово чуть наклонился.
— Как я уже говорил, — продолжил адмирал, — она видела сон…
— Это и в самом деле жутко, — промолвил король Людовик, как самый большой привереда среди присутствующих.
Солово не разделял его мнения в обоих аспектах, но тем не менее умудренно кивал головой.
— Я не могу жить в подобном мире, — свирепо согласился Альфонсо. — Где честь? Где слава?
— Навсегда заперты в сейфе какого-нибудь буржуа, — ответил Гонзага Мантуанский. — Припрятаны серыми человечками для попрания и осмеяния.
Короли и принцы были согласны. Видение монахини о годе 1750, каким огласил его Солово, потрясло внутреннюю суть каждого. Вид на промышленную имперскую Венецию с ее металлическими военными кораблями, ощетинившимися зенитными орудиями, ужасал всякого. Скверно было уже то, что по времени рождения им было дано переживать водораздел между средневековьем и Возрождением. Но ожидающее их потомков рабство под пятой имперской Венеции вызвало целую бурю чувств.
— Я не согласен! — объявил король Людовик. — О нет! Я остановлю их!
— Сколь же удачно получилось, — льстиво проговорил Солово, — что его святейшество призвал одновременно пять самых могучих армий Европы, чтобы они могли выполнить вашу волю.
Никого не радовало, что папа оказался прав — отсюда следовало слишком много возмутительных последствий, — но для человека, которому не говорят «нет», французский монарх достаточно легко воспринял это «говорил же я вам».
— Да, похоже, что так, — отрезал он. — Вместе мы им покажем.
Максимилиан, самый старший из присутствующих, никак не мог примириться с новостями, а посему находился в шоке.
— Но я не понимаю, — сказал он. — Зачем им затмевать небеса своими летучими кораблями, зачем выжигать родные края вокруг тройных стен столицы?
— Новая религия, — произнес адмирал Солово самым серьезным тоном. — В Венеции объявилась новая этика — вот смысл сна Черной Монахини и причина беспокойства моего господина. Новое откровение взращивает фанатиков среди тех, кого оно осеняет, лишая их наклонности проявлять мягкость к исповедующим прежнее откровение.
Правители в тревоге переглянулись.
— Купцы просто не в состоянии править, — недоверчиво пролопотал Людовик.
— Никогда не должны править, — поправил Максимилиан.
Через пять минут подобных антикупеческих диатриб Солово ощутил, что монархи уже настроились на действия в указанном направлении, и заговорил вновь.
— Вам не обязательно разрушать Венецию, — посоветовал он. — Европе необходимо, чтобы кто-то отвлекал турок торговлей и двусмысленными речами. Надо лишь устранить это новое откровение, источник ее опасной энергии.
— Эту новую веру? — спросил Максимилиан.
— Ее самую, — ответил адмирал.
— И каким же, скажите на милость, образом мы можем это сделать? надменным тоном осведомился король Людовик. — Мечом ее проткнем, что ли?
Полностью расслабившись среди этих простых смертных, Солово отреагировал немедленно:
— Это предоставьте мне. Вы должны только расчистить путь и убрать венецианскую армию с моей шеи. Тем или иным способом — это еще следует решить — я сделаю остальное.
Короли и принцы обменялись озадаченными взглядами, не зная — негодовать или восторгаться.
Адмирал Солово обернулся к ним с невеселой улыбкой.
— Не беспокойтесь, — проговорил он, оставив все объяснения в стороне. Я привык к такого рода работе.
— О! Очень большое спасибо! — сказал Нума Дроз. — Уж и не знаю, как расплатиться.
Сарказм швейцарца нельзя было просто пропустить мимо ушей. Проявляя некоторую рассеянность в фаворе, Дроз никогда не забывал о возможности неблагоприятного поворота судьбы. И из всех своих долгов всегда расплачивался с виноватыми в подобного рода проступках.
