Маскелль покачала головой. Она ничего не заметила… впрочем, должно быть, они воспользовались переполохом.

— Мы простимся с ним завтра, когда пересечем дамбу. — Похороны накануне того дня, когда они войдут в священный город, были плохим предзнаменованием… Маскелль вернулась к костру.

Там собрались все ариаденцы. Они были перепуганы и выглядели довольно жалко, но актерами оставались хорошими — только это и имело значение для их представлений. Киллия, завернувшись в одеяло, осталась около своего фургона: она явно хотела быть поближе к своей малышке.

Выражение их лиц, уклончивые взгляды сказали Маскелль, что воин последовал за ней: действительно, оказалось, что он снова стоит у нее за спиной. Она подумала: он третий раз оказывается в положении ее защитника опять число три! Что-то Бесконечность стала щедра на странные предзнаменования… Лучше бы она это прекратила, решила Маскелль.

— Ну? — обратилась она к ариаденцам.

Гардик, который никогда не мог долго молчать, спросил:

— Следует ли нам ожидать новых неприятностей сегодня ночью?

— Нет. Сегодня ночью — нет.

Ариаденцы встревожено зашептались. Фирак, Дория, Вани — хорошо знакомые лица после всех этих месяцев. Всего их было девять человек — совсем не много для некоторых сложных представлений. Жители Дувалпура — столицы Империи оценят их искусство, не то что провинциалы… Кто-то отводил глаза, встретившись с Маскелль взглядом, кто-то был явно обеспокоен, другие просто устало смотрели в огонь.

Наконец Растим прокашлялся и заговорил:

— Думаю, мы все знаем, как плохо бы нам пришлось, если бы… если бы не Маскелль.

Она стала приглаживать растрепанные волосы, чтобы скрыть улыбку. Ее имя, произнесенное с ариаденским акцентом, все еще смешило ее… Еще одно доказательство того, что воздух Дувалпура — у нее в крови. Как же она была глупа, покинув эти края!

Гардик тут же откликнулся:

— Никто и не спорит. — Он с воинственным видом оглядел остальных. — Но не должны же мы притворяться, будто нам такое нравится.

Маскелль рассмеялась. Иногда Гардик вызывал у нее симпатию.

Однако Гардик тут же спросил:

— Так кто это такой?

Он показывал на воина у Маскелль за спиной. Она сжала губы: вот теперь Гардик совсем не вызывал у нее симпатии.

Растим пришел Маскелль на выручку — ей не пришлось признаваться, что она понятия не имеет о том, кто такой ее телохранитель.

— Да ладно тебе, это дело Маскелль. А теперь не отдохнуть ли нам? Завтра ведь снова в путь.

Последние слова Растима могли бы вызвать недовольство, а то и небольшое восстание, если бы труппа за последние месяцы уже не привыкла к невозможному, не говоря о неприятностях; поэтому актеры только поворчали, закатывая глаза и обмениваясь мрачными взглядами.

Когда остальные разошлись по фургонам, Растим наклонился к Маскелль и с любопытством прошептал:

— А все-таки кто он?

— Не знаю, — прошептала она в ответ.

Растим состроил выразительную гримасу; Маскелль ответила ему тем же. Похлопав актера по плечу, она жестом велела ему уйти. Тот неохотно подчинился, с сомнением оглядываясь через плечо.

Маскелль повернулась к воину. Он, не обращая внимания на любопытствующих ариаденцев, разглядывал длинный порез у себя на руке: должно быть, острый конец дубинки стражника все же задел его.

«Ну да, я же сама не велела ему обнажать меч».

— Пойдем со мной. Я промою твою рану, — сказала Маскелль. Старая Мали оставила около костра небольшую жаровню, и Маскелль, обернув ее плетеной циновкой, захватила жаровню с собой.

Воин странно посмотрел на Маскелль, но послушно пошел за ней. Она поднялась в фургон и зажгла угольками два висячих фонаря, потом поставила жаровню на обитую жестью подставку на полке. Воин сидел на подножке, оглядывая внутренность фургона, набитого всяким барахлом, накопившимся за долгий путь: рваными одеялами, выцветшими тьенганскими подушками, помятыми медными чайниками, коробками с нитаранскими головоломками. С полукруглого потолка свешивались, подобно летучим мышам, головами вниз несколько кукол; их раскрашенные лица в тусклом свете казались удивительно живыми. Марионетки оказались здесь, потому что у Маскелль имущества имелось немного, а другие фургоны были перегружены. Сложенные в несколько раз полотнища декораций хранились в ящиках и под койкой. Чтобы добраться до чистых тряпок и мази, Маскелль пришлось отодвинуть рулон с изображением дерева.

— Ты еще и целительница? — настороженно поинтересовался воин.

— Да нет. — Мазь приготовила старая Мали, но Маскелль не собиралась признаваться в этом: внешность старухи не внушала большого доверия к ее медицинским познаниям, а синтанцы, как было известно Маскелль, слыли народом довольно цивилизованным. Когда Маскелль подняла глаза, воин все еще сидел на подножке.

— Мне что, бросить тебе мазь? — подняв брови, спросила она.

Воин вошел в фургон и опустился на скамью — так, что Маскелль почти могла до него дотянуться. Однако она чувствовала, что продиктовано это не страхом, а просто осторожностью: так вела бы себя кошка, попавшая в незнакомый дом.

Маскелль придвинулась, взяла руку воина и смыла кровь. Он слегка вздрогнул от ее прикосновения — может быть, потому, что руки Маскелль были холодными. Его собственная кожа оказалась очень горячей; биение пульса на запястье вызвало в Маскелль неподобающее волнение. Она отметила, что воин очень опрятен: по крайней мере он был не более грязен, чем она сама после всех этих долгих дней, проведенных в дороге. Потом Маскелль вспомнила его ночное купание в барае, и это воспоминание совсем не помогло ей сосредоточиться на ране.

Она смущенно подумала, что в последний раз была так близко к мужчине два месяца назад, когда держала сына Растима, чтобы старая Мали могла вскрыть нарыв у того на бедре. А вообще… Маскелль не собиралась считать дни, но времени прошло очень много.

Воин молчал, и тишина заставила Маскелль заговорить:

— Как тебя зовут?

Он поднял глаза — зеленые, с золотистыми точками…

— Риан.

Такая готовность сообщить свое имя оказалась для Маскелль неожиданностью; она вытаращила глаза на воина, и тот улыбнулся, явно понимая, что удивил ее. Снова удивил! Кляня в душе свою неуместную впечатлительность, Маскелль продолжала:

— И все? Ни фамильного имени, ни клана? — Если она помнила правильно, синтанцы использовали в качестве наименования клана имя владыки их земель.

Риан повернул голову, и Маскелль заметила в мочке его правого уха по крайней мере четыре прокола. Она знала, что в Синтане количество серег в ухе говорит о высоте положения в военной касте, но что означает именно это число, известно ей не было. Риан положил ножны с сири рядом с собой на скамью. Раньше Маскелль считала, что никаких украшений на мече нет; теперь же, на близком расстоянии, она заметила на рукояти и опоясывающем ее кольце множество углублений, явно не нанесенных вражеским клинком: когда-то там крепились камни или золотые фигурки. Пришлось ли Риану за долгий путь продать все, что имело хоть какую-то ценность, или все знаки его ранга были тщательно сняты?

«Может быть, и то, и другое», — подумала Маскелль.

Риан носил на шее амулет — маленький диск из полупрозрачного белого камня с выложенной бирюзой руной на выцветшей голубой тесьме. Должно быть, амулет много значил для воина, раз тот сохранил его, расставшись со всеми остальными украшениями.

«Не очень-то много ты из всего этого почерпнула, — с насмешкой сказала себе Маскелль. — Твои познания по части обычаев народов за пределами Империи могли бы быть и более основательными».

Впрочем, она ведь никогда не предполагала, что ей придется странствовать в далеких краях.

— В Синтане все много проще, — сказал Риан.

— Если там все настолько лучше, зачем ты оказался здесь?

— Я не говорил, что лучше, — только проще.

Маскелль выпустила руку Риана, но тепло его тела, казалось, прилипло к ее пальцам. Она вынула лист таны из узелка, лежавшего рядом с баночкой, и намазала его сладко пахнущей мазью. Риан следил за ее действиями с озадаченным выражением лица.