Подняв тучи пыли, Аркадий отодвинул тяжелую бархатную занавеску и провел Стива с Духом на узкую темную лестницу. Они поднялись на один пролет вверх и свернули за угол. Здесь было еще темнее. Дух не видел, куда он идет, и осторожно нащупывал ногой ступеньки. Он поднес руку к лицу и пошевелил пальцами. Перед глазами запрыгали пять бледных палочек; это вполне мог быть обман зрения, воспоминание о свете, спроецированное в темноту. Однако Аркадий уверенно вел их наверх.

Они снова свернули за угол, и Дух теперь увидел прямоугольник тусклого света далеко-далеко вверху. Они добрались до еще одной бархатной занавески, за которой был свет. Аркадий отодвинул занавеску. Они вышли в светлый коридор, куда выходили чистые комнаты с белыми стенами и огромными окнами, сквозь которые лился почти ослепительный солнечный свет. Деревянные половицы отсвечивали золотистым.

Аркадий показал им комнаты.

– Вот это – моя. Та, что поменьше… сейчас здесь живут двое друзей моего брата. А здесь… – он сделал широкий жест рукой, как бы обнимая пространство, – здесь вы можете остановиться. Если хотите. Не могу же я выгнать на улицу внука мисс Деливеранс.

Обстановка была очень простой. Две кровати, застеленные чистым бельем. Окно, расположенное чуть выше обычного. Квадратная комната. Четыре стены абсолютно одинаковой длины – четыре стены, чтобы вместить мысли Духа. Четыре стены, сквозь которые не проникнут зеленоглазые призраки и бесплотные голоса, которые иной раз донимают его по ночам. Место, где им со Стивом можно шептаться всю ночь напролет. Место, где можно забыться сном, а потом снова проснуться и пойти делать то, за чем они, собственно, и приехали в Новый Орлеан.

– Мне здесь нравится, – сказал Дух. Он думал, что Стив начнет возражать. Вряд ли Стив захочет остановиться в одном помещении с магазином «вуду-принадлежностей», в комнате, которую им предложил забесплатно – непонятно вообще, с какого перепугу, – странный то ли колдун, то ли просто псих, который утверждает, что он знал бабушку Духа или, во всяком случае, много о ней наслышан. Наверняка Стив настроен подозрительно и недоверчиво. Может быть, даже ему чуть-чуть страшно, хотя он в жизни в этом не признается. Или наоборот. Может быть, он ужасно устал с дороги и ему так хочется выпить, что он сейчас согласится на что угодно, лишь бы скорей пойти в бар. А может, ему уже все равно. Но скорее всего он начнет возражать…

Но Стив только вздохнул и привалился к дверному косяку:

– Как скажешь. Стало быть, остаемся тут.

– Вы сказали, что вернулись из мертвых, – напомнил Дух Аркадию, когда они спустились вниз. Стив что-то буркнул себе под– нос, но Дух не стал обращать внимания.

Аркадий выпрямился в полный рост, хотя росту в нем было всего ничего.

– Наверное, я слишком рано об этом заговорил. – Подол его белого плаща прошелестел по полу, подняв облачко пыли.

– Нет, мистер Равентон. Мне это действительно интересно.

– Аркадий, – рассеянно поправил Аркадий. Его взгляд устремился куда-то вдаль. Он провел Духа со Стивом в заднюю комнату и остановился у алтаря.

Дух внимательно оглядел всю конструкцию, накрытую темно-синим бархатом. Теперь он заметил всякие штучки, которые проглядел в первый раз: замысловатые амулеты, отделанные яркой эмалью, крошечные свитки пергамента, перевернутый деревянный крест, утыканный гвоздями. Интересно…

Сухой, с едва уловимым иностранным акцентом голос Аркадия вывел его из задумчивости.

– В ту зиму в Париже было по-настоящему холодно. Это был холод Луны. Холод одиночества. Холод того поцелуя, который меня убил.

Аркадий быстро взглянул на Духа, потом перевел взгляд на Стива. В глазах у Духа читался легкий испуг; он улавливал чувства Аркадия – печаль, страх и боль. Но их затмевало блаженное удовольствие одаренного актера, который играет свою лучшую роль. Дух не знал, что это значит и как к этому относиться. У Стива глаза были жесткими и настороженными – он ждал подвоха и был заранее настроен на ложь.

– Да, мои юные друзья. Ваши лица чисты и красивы, а ваши сердца и мечты – так невинны. Вы считаете, что любовь – это прекрасно, что она никогда не причинит вам боли. Но меня убил не парижский холод, не ветер у меня в костях, не лед, что сковал мое сердце. Меня убил поцелуй любимой.

– Поцелуй? – недоверчиво переспросил Стив.

– Ну, может быть, не один только поцелуй. Но вы уж простите меня, старого романтика. – В его голосе слышался едкий сарказм, и Дух выразительно глянул на Стива: мол, не выступай. Стив демонстративно уставился на алтарь. – Итак, – продолжал Аркадий, – этот… э-э… поцелуй… как и все тело моей любимой… был пропитан смертью. Сладкой и сочной, как перезрелый плод, который уже подгнивает. Вы когда-нибудь ели подгнивший персик? Или сливу? Или, может быть, дыню. Сначала ты чувствуешь тонкую, непревзойденную сладость и только потом – вкус гниения. Точно так же и с моей любовью. Когда ее не стало, а я уже подхватил эту болезнь… я был один. В Париже, зимой. Я был один. – В уголках его рта притаилась бледная улыбка. – Я вам рассказывал про своего брата Эшли? Нет? У меня был младший брат. Первый красавец в семье Равентонов. – Аркадий рассмеялся. Его смех был похож на звон ветра в осколках хрусталя. – Когда я поехал в Париж, он остался дома, и я дал ему слово, что я вернусь. Понимаете, мне надо было его учить. Передать ему все, что я сам знал о магии, о смерти, любви и боли. Эшли должен был стать моим учеником. Я поехал в Париж и подхватил эту болезнь. Но я дал Эшли слово, что я вернусь. Я ему пообещал. И я собирался сдержать обещание.

Аркадий провел рукой по бархатному покрывалу на алтаре.

– Так что, прежде чем умереть, я сделал все необходимые приготовления. Мне как раз хватило времени, чтобы собрать все, что нужно. Я заказал определенные порошки из Гаити и снадобья из Гватемалы. Я добыл кровь старика на одной из парижских улиц и кости ребенка в катакомбах Монмартра. Но потом мое время вышло. Болезнь подступила вплотную и улыбнулась мне темной улыбкой… последней улыбкой… и кровь высохла у меня в жилах, а глаза ссохлись в глазницах. Однажды утром, перед самым рассветом, я выпил зелье, которое приготовил заранее, и перестал сопротивляться болезни. Я чувствовал, как она впивается губами мне в губы, как ее ненасытный язык выпивает последнюю каплю слюны у меня изо рта. Я чувствовал, как меня покидает жизнь. Чувствовал, как все, что есть я, отмирает во мне… и в какой-то момент я подумал: Господи Боже, теперь я мертвый. А потом я действительно умер. И очнулся уже в морге одной из парижских больниц. И когда я потянулся и улыбнулся, у одного из работников морга случился сердечный приступ. К счастью, все обошлось.

На этот раз смех Аркадия был похож на лязг тяжелой металлической двери, которую еще очень долго никто не откроет.

– Потом я вернулся домой, в Новый Орлеан, чтобы сдержать обещание, данное Эшли. Но в печальной истории не бывает счастливого конца. Эшли тоже умер… только он не вернулся из мертвых. Он так и не стал моим учеником. Он не узнал моих тайн.

Дух нервно облизал губы. Его язык был таким же сухим, каким, наверное, был язык у Аркадия в ту долгую зиму в Париже.

– А что случилось с Эшли? – спросил он.

Аркадий опустился на колени, приподнял бархатное покрывало и запустил обе руки в сумрак под алтарем. На его запястья легли густые тени. А потом он достал…

Стив матюгнулся и отступил на шаг. Дух широко распахнул глаза. Аркадий держал в руках человеческий череп, гладкий и узкий, выбеленный до золотисто-белого цвета старой слоновой кости.

– Дух и Стив, – сказал он. – Познакомьтесь с моим братом Эшли.

Позднее Стив решил, что, если бы он не знал Духа так хорошо, в тот момент он бы точно заподозрил, что Дух нарочно пытается завоевать расположение Аркадия Равентона. Но Дух – это Дух. Самый непредсказуемый человек на свете. И то, что он сделал, было вполне в его духе – в духе безумной алхимии, сплавляющей воедино его сознание, сердце и душу. И это вовсе не важно, что Аркадий Равентон буквально растаял, когда Дух протянул обе руки вперед и спросил: