Он надавил на педаль газа. Но в зеркале заднего вида он видел ее пустые глаза, тупо глядящие ему вслед. Изуродованная дохлая крыса так и болталась у нее в руках.
Непосредственно город начался через несколько миль. По сравнению с убогими лачугами и заросшими сорняками дворами Скрипичной улицы здешние здания смотрелись вполне добротно. Магазинчики на главной улице казались красочными и яркими даже в летаргической дреме жаркого дня. Но заколоченные досками витрины, которые попадались раз в два-три квартала, были похожи на зловещие слепые глаза. Он искал темные окна, тусклую неоновую вывеску. Где-то здесь должен быть бар. В любом городе должен быть бар, где местные пьют, и дерутся, и тратят деньги, и коротают долгие душные ночи. Ему подойдет любой бар. Пусть даже самый задрипанный.
Кристиан уже начал было опасаться, что попал в один из тех жутких «сухих» округов южных штатов, где спиртное не продается в открытую, но тут он увидел синюю вывеску бара. На тяжелой дубовой двери было вырезано название: СВЯЩЕННЫЙ ТИС. Кристиан подъехал к тротуару и заглушил двигатель. Для хорошего бармена работа всегда найдется.
Кинси Колибри был выдающимся барменом.
А еще он был другом-наперсником всех депрессующих молодых ребят из Потерянной Мили и соседних городков. Плохие детишки, напуганные детишки, расстроенные и растерянные детишки, потерявшиеся во враждебном мире консервативного Юга, – они все шли к Кинси, словно к некоему великодушному и понимающему Крысолову из Гамельна. До того, как открыть «Священный тис», Кинси работал механиком в гараже, где прежде работал его отец. И еще тогда можно было частенько наблюдать такую картину: Кинси лежит под каким-нибудь автомобилем, так что наружу торчат только ноги, а рядом сидит очередной несчастный подросток и изливает душу кроссовкам Кинси. Рокеры и металлисты; хиппи, опоздавшие родиться на десять лет; грустные бледные дети в черном – они все шли к нему. Кинси Колибри был их гуру. Их оракулом.
Когда его мать погибла при пожаре на мельнице, Кинси получил страховку и компенсацию. На эти деньги он открыл «Священный тис», хотя все называли его просто «Тис». Иногда, оглядывая свой клуб, он чувствовал легкий укол вины. Он бы никогда не открыл это заведение, если бы не страшная смерть матери – она сорвалась с горящей галереи и упала прямо на колья ограды. Но дело в том, что миссис Колибри всегда недолюбливала своего единственного сына и даже этого не скрывала. В детстве он страшно мучился, пытаясь понять причину ее неприязни: что он сделал такого, что она его так не любит? В Библии – которую мать постоянно читала – было написано: возлюби ближнего своего. Но, видимо, родной сын не подходил под понятие «ближний».
Кинси был тощим и долговязым – выше шести футов ростом – и, как большинство тощих и долговязых, кошмарно сутулился, как бы стесняясь своего роста. У него были жесткие кучерявые волосы, и он всегда носил шляпу с пером. Сколько он себя помнил, он всегда мечтал стать владельцем ночного клуба. Он часто оглядывал свое заведение чуть ли не с благоговейным трепетом, как будто не верил, что его мечта сбылась, и боялся, что сейчас он проснется и все исчезнет. Многое в клубе он сделал своими руками. Да, если бы не страховка, он бы в жизни не открыл бар. Но он сам соорудил сцену, договорился с музыкальными группами, чтобы они играли у него по вечерам, и придумал меню из маленьких бутербродиков и домашних супов, так чтобы бар подпадал под категорию «ресторан» и ребята младше восемнадцати лет могли свободно сюда приходить. Хотя Кинси не наливал им пива, если у них не было документов, подтверждающих, что им уже есть двадцать один.
Кинси открыл этот клуб для своих «детишек». Бар приносил неплохой доход, но для Кинси это было не главное. Ему хотелось, чтобы у ребят из Потерянной Мили было «свое» место, где собираться. Место, где они были бы счастливы – пусть даже на время.
Но содержать бар – это работа отнюдь не из легких. Кинси давно уяснил, что для того, чтобы все шло гладко, он должен за всем следить сам: за ассортиментом, за репертуаром групп и даже за антуражем. Когда по каким-то причинам у него не было помощника, он сам готовил супы и сандвичи и убирал со столов пустые стаканы и кружки. Буквально неделю назад он уволил второго бармена за то, что тот продал пиво четырнадцатилетней девчонке, да еще и пытался ее кадрить. Парень просто охренел, когда мягкий и вежливый Кинси Колибри обложил его матом, едва не врезал ему по роже и выгнал без выходного пособия. Впрочем, Кинси можно было понять. За такие дела у бара могли отобрать лицензию. А когда дело касалось благополучия «Тиса», Кинси лучше было не злить.
Так что в последнюю неделю он управлялся в баре один. Иногда ему помогали Стив с Духом из «Потерянных душ?», причем Дух – которому в наследство от бабки достались дом и немалые деньги – делал это бесплатно. Но сейчас они были заняты – репетировали новые песни. Раз в неделю они играли у него в клубе – а иногда даже два раза в неделю – и всегда собирали полный зал. На их концерты народ съезжался со всего города. В последнее время они стали играть значительно лучше, и Кинси хотелось, чтобы они побольше практиковались.
Но одному было трудно. Он очень устал. Поэтому, когда к нему пришел этот мужик и сказал, что он двадцать лет держал бар в Новом Орлеане, Кинси нанял его, как говорится, не глядя. Ему было до лампочки, что этот парень одет, как будто собрался на кладбище, что у него такое холодное и бледное лицо, что он такой длинный – выше самого Кинси – и худой как скелет. Владельцы клубов уже в силу своей профессии водят знакомство с самыми разными странными личностями. А эта странная личность, ко всему прочему, еще и хороший бармен.
– Кристиан? Гм… у тебя папа священник, что ли? – Если так, то тогда вовсе не удивительно, что парень решил стать барменом. В пику милому папочке.
Но тот покачал головой:
– Это вообще фамилия.
– Ну, как скажешь, – приветливо улыбнулся Кинси.
Уже в тот же вечер Кристиан приступил к работе. Все было знакомо: открываешь бутылки, разливаешь пиво по кружкам, ждешь, когда отстоится пена, отвечаешь на вопросы клиентов, даже к ним не прислушиваясь. Бар был самым что ни на есть примитивным: никаких крепких напитков – даже вина. Только пиво. Причем и пивной ассортимент не отличался разнообразием. Кристиан даже не чувствовал, что работает: коктейли смешивать не надо, отмерять крепкое пойло не надо.
Но что ему очень нравилось – это был настоящий клуб, а не затрапезная пивная для хамоватых дебилов. Здесь собирались молодые ребята в черном совершенно готического вида, которых он не ожидал встретить в маленьком южном городке. Кристиан внимательно наблюдал за ними и уже очень скоро стал узнавать их в лицо. Пока что он выжидал. Наверняка среди них были мальчишки-девчонки, которых никто не хватится – юные бродяги или бывшие студенты из Рейли, которых выперли из университета и которые не торопились возвращаться домой, – но безопаснее подождать. Ему и раньше уже приходилось ждать. Рано или поздно в город приедет какой-нибудь одинокий чужак – кто-то, кого можно выпить, не опасаясь за последствия.
Кристиан подсчитал, что денег, которые он получает в баре, не хватит, чтобы платить за трейлер – пусть даже очень дешевый трейлер, который он снял на Скрипичной улице, – и за бензин, чтобы каждый вечер ездить на работу и обратно. У шоссе на подъезде к городу он видел деревянные палатки. Там продавали цветы, фрукты и овощи и всякие безделушки. За трейлером Кристиана был огромный ничейный пустырь, где росли дикие розы. Он купил в лавке гвозди и молоток, подобрал несколько досок на пустыре и сколотил что-то вроде прилавка.
В пасмурные дни, когда не было солнца, он выезжал за пределы города и устанавливал свой прилавок где-нибудь на обочине. В заброшенном саду за пустырем он нашел несколько высохших тыкв, из которых получились вполне пристойные вазы для роз. Иногда кто-нибудь из проезжающих мимо останавливался у его прилавка и покупал цветы. Он непринужденно болтал с покупателями: когда ты несколько сотен лет держишь пивные и бары, легкость общения превращается уже в привычку. Они не видели его глаз из-за темных очков, а он внимательно наблюдал за ними – разглядывал лица и жилки, бьющиеся на горле, – и размышлял, сколько еще пройдет времени, пока он не начнет исходить слюной от одного только запаха их крови.
