И она ловко подхлестнула лошадь, так, что та навострила мокрые уши, махнула хвостом по оглоблям и в качестве протеста выпустила газы.

Из двуколки, где теснились на сиденье трое молодцов, послышались злые голоса. По-видимому, там шел спор, отвечать ли словами или кулаками.

– Стукни ее разок! – сказал кто-то.

– Мужья! – сказал другой. – Что она там брешет про мужа?

Третий, сидевший с краю, хихикнул и заерзал на сиденье.

– Если пожелаете познакомиться с моим мужем, – сказала миссис О’Дауд, – констебль Хеллоран из Бенгели сделает вам такое одолжение. Вон он въезжает на подъем. Я его усы за милю могу узнать.

И в самом деле, навстречу, опустив поводья, трусил на гнедом коньке долговязый молодой полисмен с лоснящимися усами, от которых помада отталкивала дождь, и за его спиной горбилось пространство.

Настроение в двуколке упало. Там что-то побурчали, затем двуколка в мгновенье ока, заскрипев, умчалась прочь с прежней скоростью.

– Доброе утречко, констебль Хеллоран, – сказала миссис О’Дауд. – Мы решили провести денек на наводнении. Посмотреть все, что можно посмотреть. Тех бедняг, и бессловесных животных тоже. И может, заберем своих мужей, они там помогают уже два дня, если не все три.

Не без приятности поболтав еще о чем-то с симпатичным длинноногим и белозубым молодым полисменом под потеплевшим дождем, женщины в тележке опять пустились в путь сквозь мокрую пелену.

Эми Паркер, в чью однообразную жизнь вдруг ворвались и цирки, и угроза опасности, и потом облегчение, и приятная встреча с полисменом, грустно покорилась последним этапам пути по незнакомой дороге. Если там, куда они приедут, будут только деревья, опять эти серые, мокрые деревья, так стоило ли ехать, засомневалась она. Эми Паркер старалась думать о честном лице мужа, она его скоро увидит и, конечно, обрадуется. Она старалась подогреть в себе дружеское чувство к соседке, которая все так же подпрыгивала рядом на сиденье, все так же поражала и восхищала свою подругу, но только Эми Паркер уже стала немножко уставать от нее, как, впрочем, и от себя самой.

– Ох, боже, – сказала Эми Паркер, расправляя под мокрыми мешками замлевшие руки и ноги, – как вы думаете, когда мы приедем?

– Когда-нибудь да приедем, – зевнула миссис О’Дауд; она тоже выдохлась.

А дорога бесконечно тянулась вдаль.

Миссис О’Дауд, сгорбясь под панцирем из жестких мешков, уже не старалась перещеголять цирковые представления.

– Просто уму непостижимо, – заговорила она, – чего только с людьми не бывает. Помню, был такой случай, моего лягнула прямо в живот большая черная лошадь с бельмом на глазу, я ее никогда не любила, мы ее продали, правда, немного погодя, мой уж совсем на тот свет собрался, ну, я и говорю: «Может, священника позвать?» – говорю. А я до того набегалась за всю ночь с горячими тарелками – класть ему на брюхо, да с припарками – он-то весь синий был, это уж потом он такой желтущий стал, прямо страх, – ну, до того я набегалась, что самой впору упасть и помереть, только я не упала, понимаете, я вся как заведенная была. Ну и говорю: «Может, священника позвать?» В таком роде. А он: «Какого такого священника?» – говорит, а у самого судороги начались. «Я, – говорит, – за столько лет и позабыл, с чем их едят. Приведи мне козла в рясе да с требником, и то будет лучше. Он хоть не станет лапу за деньгой тянуть». А он прижимистый, мой О’Дауд, от него денежку оторвать, что от стены обои. Да я его за это не сужу. Священникам подавай шиллинг и шесть пенсов, а если всю ночь, то целый фунт. Ну я и говорю – ладно, мол. Знаю его слабость. А он мне: «Налей чуток рома. Либо бутылки в доме, либо священники, и если священники повадятся – худо дело». А сам мучается, весь потный, лежит в чем мать родила. Он сплошь волосом зарос, этот О’Дауд.

Теперь деревья грудились вдоль дороги еще теснее и еще чернее стали толкавшиеся в небе тучи, и все это вступило в заговор против маленькой двуколки, одиноко вползавшей на подъем.

– И все ж таки он не помер, – сказала миссис О’Дауд, – как ни измывался над священниками. Я не хотела, чтоб он помер. А сама не знала, на чем я стою. Потому что одни живут так, а другие – эдак.

– Что вы хотите сказать, миссис О’Дауд? – спросила Эми Паркер. Она не могла, не желала помочь своей подруге. Ее носовой платок превратился в тугой комочек.

– Да то, что только бог нас венчал, – ответила миссис О’Дауд. – Без всяких священников. Из-за его убеждений. А я, да я и сама никогда священников не жаловала. Есть бог, и есть священники – так я всегда говорила. И несколько шиллингов в кармане остается. Хотя кто может знать наверняка, дорогая, кто может знать?

– Значит, вы с мистером О’Даудом не венчаны? – сказала миссис Паркер.

– Дурочка какая! – воскликнула соседка. – О чем же я вам пять минут толкую в изящных выражениях, поскольку некоторые это преступлением считают.

Эми Паркер была ошеломлена. Она не знала, что сказать.

– Что ж, – запинаясь, начала она, ибо от нее ждали каких-то слов, – не думаю, чтоб для меня это что-то изменило, – призналась либо солгала она.

– О, я-то ни о чем не жалею, – сказала миссис О’Дауд. – Если мы швыряем друг в друга чем ни попадя и ругаемся, так это потому, что у нас характеры такие. Но только, конечно, и мне бы хотелось стоять под венцом в кремовом атласе и в большой шляпе.

Казалось бы, эта тема исчерпана, но это было не так. Для миссис Паркер она никогда не могла быть исчерпана.

Они проезжали мимо маленькой лачуги из досок и жести, возле нее двое ребятишек шлепали по воде босиком.

– Это, наверно, уже город начинается, – с надеждой сказала Эми Паркер.

Сейчас, когда ее подруга предстала перед ней в ином свете, ей хотелось отодвинуться и поглядеть на нее. И оттого, что это было невозможно, ей стало жарко.

– Скорей бы доехать, – сказала она. – Мне уже надоело.

Миссис О’Дауд не ответила, она только посасывала свои влажные губы, словно давно притерпелась к бесконечности.

Поглядывая налево и направо в поисках хоть чего-нибудь, чем можно отвлечься, миссис Паркер желала бы сказать своей подруге какие-то ласковые, ободряющие слова, но что-то ей мешало. И опять припустил дождь, разъединивший их, как стена. Вода заплескивала колесные спицы. Женщины начали примиряться с этой нескончаемой дорогой. Под колесами шипела вода. Я потом это исправлю, думала Эми Паркер, в которой не было ни черствости, ни жестокости. Потом, мысленно сказала она, но не сейчас. Слишком далеко ее отнесло дождем. Она плыла против сильного течения, в котором приплясывала цирковая танцовщица и нагой волосатый О’Дауд.

А миссис О’Дауд принялась напевать – ей взгрустнулось.

Дорога, впрочем, круто нырнула в Уллуну, ныне ставшую островом. Теперь колеса скрипели по твердой мостовой, пробираясь сквозь стадо овец, загородившее им путь.

Сейчас-то уж можно надеяться, что они увидят своих мужей.

– Думаете, мы легко их найдем? – спросила Эми Паркер. Стоило ей склониться в сторону, как рука ее прошлась бы по спинам замызганных овец.

– Город-то не больно велик, – отозвалась миссис О’Дауд.

Пока двуколка продвигалась вперед в уютном запахе теплой шерсти, общая надежда снова сблизила женщин. Они, казалось, ехали по сгрудившимся овечьим спинам и, слушая дробный стук овечьих катышков и кваканье лягушек, удовлетворенно вздыхали.

Так они въехали в город, миновали мельницу, пустырь, на котором раньше располагался цирк, и белесую колокольню с давно остановившимися часами. Внизу, у церкви, кого-то хоронили в высокой мокрой траве.

– Ах боже, какой ужас, – сказала миссис О’Дауд, не зная, то ли смотреть, то ли отвернуться. Тело ее покрылось мурашками. Эти похороны напомнили, что и ее когда-нибудь зароют в землю, и потому были приняты близко к сердцу.

А Эми Паркер рассматривала веретенообразные зонты родственников усопшего так, будто за всю дорогу к Уллуне, на подступе к наводнению, у нее впервые открылись глаза. Нет, умирать ей еще нельзя.