– Что ж, вы правильно угадали. – Он вытащил блокнот и карандаш. Причин, по которым ей вздумалось переговорить с ним, могло быть сколько угодно. – Так почему вы решили со мной побеседовать?

– Нет, вот этого не надо! – Она махнула в сторону блокнота костлявой, изуродованной артритом рукой с распухшими суставами пальцев. – Вы просто послушайте, что я скажу.

Он убрал блокнот.

– Девочка эта на моих глазах выросла, – возгласила негритянка, – а живу я тут вот уж сорок два года.

– Кто, мэм? Какая девочка? О ком вы говорите?

– О Джонетте.

Питер безотчетно придвинулся поближе и заговорил тише. Он пожалел, что выбрал людное место.

– Продолжайте, миссис… э…

– Миссис Бэнкс.

– Вы звонили мне раньше.

– Да, и ваша секретарша меня расспрашивала, и чего только не выпытывала, – может быть, только куда я драгоценности свои кладу не спросила. – Женщина коротко хохотнула. – Мы с мужем в двадцать втором году поженились, венчались в церкви в Тапело, на Юге. Моя сестра до сих пор там живет, и вся родня тоже, целая куча… А вы небось не знаете, где этот Тапело и есть.

– А вдруг знаю?

Она улыбнулась. Встретились они по делу, но оба чувствовали симпатию друг к другу.

– Тогда скажите, где это, мистер Скаттергуд.

– Это маленький городок в Миссисипи, миссис Бэнкс.

И, довольная, она проворчала что-то. Но при этом уловила его нетерпение.

– Я сейчас перейду к делу.

Появилась официантка, и он заказал два кофе. Женщина рассеянно потерла ладони.

– Итак, миссис Бэнкс, вы имеете что-то, что хотели бы мне сообщить?

Она с серьезным видом кивнула и опустила глаза:

– Я знаю, кто убил Джонетту.

– Тот же, кто убил Даррила Уитлока, племянника мэра?

– Вот уж нет! – сквозь зубы прошипела она.

– Почему вы так считаете?

– Потому что те, кто пожелал ее смерти, его смерти не хотели.

– Как можете вы мне так доверять? Обычно те, кто приходит говорить на подобные темы, требуют гарантий.

– Не нужны мне никакие ваши гарантии. Что можно сделать такой старой развалине, как я, из того, что с нею еще не случалось?

– Ладно. А Даррила Уитлока кто убил?

– Не знаю, – сказала она, пренебрежительно сжав губы, словно вопрос его был несущественным.

– Так что насчет Джонетты Генри?

– Сказать точно я, понятно, не могу. – Она сыпанула в кофе сухие сливки.

– Ну а что вам известно?

– Похоже, кое-кто невзлюбил девочку, понимаете, о чем я? Такой способный, выдающийся молодой человек, такое будущее ему прочили. В Гарвард его приняли, на доктора учиться. А про нее, похоже, говорили всякое, дурное говорили, такое, что сам Господь содрогнулся бы. – Она покачала головой, видимо перебирая в памяти это «дурное». – Иной раз люди несут такое, мистер Скаттергуд, слушать тошно, не по-божески это. Может, она, девочка, и с чудинкой была, не ела вот, худющая такая, я всегда ей говорила, что это плохо – мало есть. Но вот в церковь она ходила. А ее малыш, Тайлер, он же поет, поет, как ангел небесный! Тайлер, мальчик мой милый, мне правнуком приходится, и ращу я его вот уже два года, с тех пор, как операцию на сердце ему сделали. Говорили, что он будет слабенький, но он мальчик крепкий. Это потому, что прихожане в церкви кровь ему дали. Джонетта, мистер Скаттергуд, это моя внучка, и мне ли ее не знать. Я растила ее после того, как мать ее умерла, а отец угодил за решетку. Может, она и погуливала, но с этим парнем у нее все было прочно.

– А кто отец ребенка?

– Этого Джонетта мне так и не сказала.

– А она знала? – спросил Питер.

– Конечно знала. – Женщина метнула в него сердитый взгляд, словно швыряя обратно ему в лицо такое скверное предположение. – Просто не удосужилась мне сказать, вот и все.

Итак, в деле обнаруживались некоторые факты, полицией упущенные. Что не удивило Питера.

– Так кто же говорил дурное про вашу внучку, миссис Бэнкс?

– В точности, с именами, не припомню.

– Соседи или родственники парня?

– Не помню я, и все!

– Из ваших недавних слов я понял, что, несмотря на возраст, вы ни на память, ни на сообразительность не жалуетесь.

Она пожала своими по-цыплячьи худенькими плечами.

– Джонетта рассказывала, что Даррилу не велели с ней встречаться. Его отец говорил, что будущему доктору не к лицу такая девушка. Слишком уж темная, на их вкус. – Сказано это было горько, с пониманием всей иронии, заключенной в подобном высказывании. – Они считали ее дурной девушкой и все талдычили и талдычили это ему, так что он прямо с ума сходил.

– Ну а какая она была девушка, миссис Бэнкс?

– Ну, погуливала она, когда была помоложе, – начала развивать тему миссис Бэнкс. – Сначала с кем ни попадя, наркотиками баловалась, – словом, ни в чем себе не отказывала, делала что хотела, как и многие. Было время, когда она мужиков меняла, но потом у нее родился ребенок, и она вроде остепеняться стала.

Он вспомнил, что в заключении медицинского эксперта упоминались роды.

– Что вам известно о человеке по имени Вэйман Каротерс?

– А, это тот дурак, про которого в газетах писали…

– Ну, продолжайте.

– Поговаривали, что когда Джонетта принимала участие в кампании, она кое-что слышала.

– В какой кампании? Избирательной кампании мэра?

Миссис Бэнкс взглянула ему в глаза – прямо и с абсолютным хладнокровием.

– Угу.

Предвыборные обещания, шумиха, темные пятна и деньги, крутившиеся в кампании по выборам мэра, до сих пор были живы в коллективной памяти горожан, наблюдавших это захватывающее дух и опасное политическое балансирование. По существу, кампания являлась кратковременной гражданской войной, в которой мэр победил, не только перетянув на свою сторону голоса либерального белого электората, но и обладая куда как более мощной армией стихийных организаторов, обеспечивавших голоса чернокожих. Машины с громкоговорителями медленно объезжали негритянские кварталы в Северной и Западной Филадельфиях, призывая всех и каждого отдать свой голос за представителя черных демократов. Избирательные участки устраивались в подсобках маленьких бакалейных лавочек, в государственных школах, в подвальных помещениях церквей, даже в частных домах. Белые кандидаты – республиканец и демократ – даже и не пытались бороться здесь за голоса, они лишь воздвигли на телеграфных столбах несколько плакатов и ретировались, сосредоточив свои усилия в итальянских и ирландских районах. В Филадельфии голоса чернокожих, если их много, способны склонить чашу весов.

– Она сидела на телефоне. Да и все знают, откуда этот новый мэр брал денежки. Джонетта как рассказывала: каждый день приходил человек с мешком денег – быстренько так приходил и уходил, а она потом слышала, как в заднем кабинете деньги считают.

– И сколько там было денег?

– Она говорила, что, видать, тысяч десять каждый день они получали. Иногда они что-то тратили – еду покупали, бензин там для машины мэра или другой какой, – словом, на всякое такое. Ну и на что-нибудь нужное. Но она знай помалкивала, да вы и сами знаете, откуда эти деньги брались.

– Откуда?

– Ой, да что я вам рассказываю!

Каждая крупная избирательная кампания имеет свою определенную сеть финансирования, большинство источников легальны и подотчетны, но есть и не вполне легальные – либо поступающие от лиц, предпочитающих оставаться в тени, либо же от лиц, общение с которыми кандидат не хотел бы афишировать.

– И она решила никому об этом не рассказывать? – спросил Питер.

– Ну, думаю, ей хотелось остаться со своим парнем, вот она и помалкивала насчет того, кто приходил и уходил.

Инстинкт подсказывал Питеру не торопиться с выводами – ведь пока что женщина ограничивается намеками, ничего существенного она ему не сообщила. Ничего, что могло бы требовать подтверждения.

– Вы говорите – разрешите мне повторить, чтобы проверить, правильно ли я вас понял, – что Джонетта была в курсе избирательной кампании мэра и знала о каких-то людях, дававших деньги?