Рядом с Парри, положив ладошки на колени, с напряженно-восторженным выражением на лице, сидит Римшина. Глядя на Иванюту, всем видом своим как бы говорит свою излюбленную фразу: "Мы с Григорием Федоровичем соратники".

Услышав шепот Парри, Римшина привычно, все так же глядя не на Парри, а на Иванюту, потянула в сторону Геннадия Федоровича свою дурно причесанную головку. Но Парри тут же как бы отгородился от Римшиной своей квадратной спиной и шептал уже в самое ухо Маркову. Тогда Римшина, как змея, вытянутой кверху головой повела в другую сторону: там шептались Танаев и начальник водозабора Морозов. Но Морозов откровенно ткнул главного энергетика в бок и махнул на Римшину. Танаев недовольно покосился на юристку, и оба замолчали.

Марианна Викторовна еще поводила головой, как на сеансе Кашпировского, но шептания, что шли из разных уголков кабинета, по дороге к ней наслаивались друг на друга и обращались в один гул.

Тогда Марианна Викторовна задремала. Засыпала она мгновенно, даже чуть-чуть похрапывала. Ее голова падала на грудь, и, как от удара, Римшина просыпалась, вскидывала голову, проводила по залу бессмысленными очами и снова засыпала. К ее манере спать, сидя непременно в центре кабинета, на виду у всех, лицом к лицу с Иванютой, давно привыкли и уже почти не замечали, как и белые панталоны Котовой.

За Римшиной, как кукла на чайнике, опершись кулаками в бедра, сидела начальник одного из цехов Вера Владимировна Фастыковская. Решая любые вопросы напрямую с бригадирами и с них же спрашивая за любые огрехи, Иванюта должность начальников цехов делал как бы бессмысленной, труд их был никому не виден, да и бригадиры хорошо знали, что ничего начальник цеха не пробьет для их бригады, если они сами не получат личного разрешения директора.

Нина Петровна не раз уже предлагала сократить должности начальников цехов, при иванютовской манере работать эти должности, действительно, были фактически бессмысленны, но Иванюта, постоянно ратующий за экономию заработной платы и повсеместное сокращение итээровцев, за эти должности держался, и Нина Петровна думала сердито, что Иванюта рассчитывает в случае необходимости переложить на них ту часть своей вины в провалах на фабрике, что на довольно мелкую сошку бригадиров не возложишь.

На любой лекции - научно-популярной, политической, международной, на выступлении специалиста-зоотехника - после дежурного лекторского "Вопросы есть?" по залу пробегал смешок и все головы поворачивались к Фастыковской, что сидела непременно во втором ряду. И Вера Владимировна всякий раз грузно поднималась на широко расставленные ноги и, чуть щуря глаза, задавала вопрос, и всегда вопрос ее звучал как обличение, и с первых же ее слов лектор должен был почувствовать свою персональную ответственность за все, что происходит в мире, стране и птицеводстве. Но лекторы, как правило, попадались не слишком ранимые, гладко отвечали на любые вопросы, зачастую ни на что и не отвечая, и всякий раз Вера Владимировна удовлетворенно кивнув головой садилась так же грузно, как и вставала.

И на планерке, несмотря на грубые окрики директора, который не особо считался со специалистами, а начальников цехов просто ни во что не ставил, Вера Владимировна всегда брала слово и бросалась в бой. Но поскольку она выступала всегда и везде и была непременным председательствующим на партийных собраниях, ее слушали вполуха, даже когда она говорила вещи здравые и вопросы задавала дельные. Да и Иванюта был не более раним, чем заезжий лектор, и умел не только отвечать, не отвечая, но и прерывать, не дослушав, не услышав, не вникнув в суть вопроса, и тут же обвиняя оппонента, и о чем бы ни шла речь - о пропавшем яйце, простое транспорта, перерасходе бензина, прорвавшейся трубе всегда получалось так, что виноваты в первую голову в этих бедах те, кто поднимал о них вопрос - бригадиры, инженеры, начальники цехов.

- Пятый раз сегодня яйцо будем закапывать, - оторвался от уха Маркова Парри. - А Фридман...

- Фридман крутится, - оборвал его Иванюта, - но что он может один?

И Иванюта вспомнил прогул сантехника Мухина, и засоренные трубы в убойном, и ржавую воду в умывальнике... Он вновь раскупорил свою скважину, и из нее бурчало, урчало, вырывалось, и все по Парри, по Маркову, по всем, кто сидел во второй, "тяжелой" части комнаты. Никого из главных специалистов словопад на сей раз не коснулся. Не затронул он и плановый отдел. Попробовал бы, - зло подумала Нина Петровна. - Она бы объяснила, где крутится Фридман и куда делось яйцо, указанное в отчете как меланж.

Директор поднимал одного за другим бригадиров, инженеров, техников. И говорил о яме при подъезде к птичнику во второй бригаде, про неплотно прилегающую дверь в цехе яичного порошка, он говорил про то, о чем если не сегодня, так не далее как вчера говорил с конкретным бригадиром или иным специалистом, но он вновь ворошил бездну фабричной производственной мелочевки, и бригадиры, и специалисты, вставая, красные, взъерошенные, начинали, кто горячась, кто тушуясь, говорить о том, о чем не раз уже было ими сказано - о невыполненных их заявках, о перебоях с кормами, о простое из-за отсутствия тары, поднимая с другого бока ту же бездну производственных неурядиц, и каждый раз иванютовское "скорей, хватит оправдываться, работать надо" грязным кляпом закрывало им рты, и дальше катилась планерка, и снова ворошилась бездна, и снова ничего не решалось и не менялось, и каждый понедельник из недели в неделю, из месяца в месяц, из года в год в кабинете директора поднимались одни и те же вопросы о корме, таре, дырявых трубах, и непонятно было, зачем вся эта душная говорильня, некое соблюдение кем-то заведенного ритуала, значения которого не понимают ни директор, ни специалисты, и который не нужен ни специалистам, ни тому же директору.

Вряд ли кто из специалистов, даже Фридман со Шмольцем, понимали, какое значение придает Иванюта планеркам, как отодвигает ради них все мероприятия, как тщательно к ним готовится. В сущности, ради планерок каждое субботнее утро приезжал директор на фабрику. Конечно, приходилось ему в тот день заниматься иногда и вечными проблемами кормов, и все-таки основной темой его суббот были планерки по понедельникам.

И в субботу приезжал он на фабрику в черной "Волге". Личным шоферам - его, Фридмана, Шмольца, в путевке ежедневно проставлялось одиннадцать часов работы, хоть ни для кого на фабрике не было секретом, что редкий день они были заняты после семи вечера, и они ценили свою работу, и когда директору нужна была машина в субботу, Тихонов не возражал. Он вообще все больше улыбался и помалкивал, потому что место свое рабочее ценил. А порассказать бы мог многое. В машине директор не стеснялся, и, всегда сидя на переднем сиденье рядом с шофером, неудобно повернувшись к сидевшему сзади, вед беседы, не оглядываясь на Тихонова.

Каждую субботу объезжал Иванюта все сорок пять птичников. Вокруг каждого обходил, заложив ручки за спину. Все дырки, отвалившаяся штукатурка, мусор все отмечал директорский взгляд.

Бесшумно входил в двери (у него удивительная походка, в коридоре абсолютная тишина, и вдруг дверь распахивается, на пороге директор, и остается только вспоминать, что ты говорил за минуту до этого, а за две? И гадать, сколько времени простоял Иванюта у дверей, прежде чем открыть их. И что слышал), останавливался на пороге длинного зала с узкими проходами между клеток с птицами. Клетка на клетке, в несколько рядов, куры сидят тесно, по пять-шесть в одной клеточке, ни перья встряхнуть, ни повернуться, только и могут, что кудахтать, да исправно несутся, словно доказывая, что законы природы сильнее варварства людей и экономических расчетов. Падают по желобкам яйца, мерно урчит кормораздатчик, першит в носу от куриной пыли и болит голова от едкого аммиачного запаха помета. А в глубине зала женщина - Мария Иванов-на или Наталья Петровна - много их, разве всех по именам упомнишь, но Иванюта не выйдет из кабинета, не уточнив у дежурного диспетчера, в какой бригаде какая птичница дежурит, не записав их имя-отчество в блокнотик.