Боже ж мой, когда это было? Неужели и он, Голицын был некогда "юношей бледным весьма загорелым", и эпатировал девочек стишками под "пост-модерн":
Обмакни свои усы
В золото презрения,
Разрисуй свои трусы
Органами зрения.
Погляди издалека
На себя и в сторону,
Елка жизни высока
Молодому ворону...
Было, было, чего уж... И обмакивал, и разрисовывал. И даже баловался ироническими стилизациями в духе декаданса:
Так, сгрызли леденец зимы мы,
Как хмурая химера, хмель
Вливает яд страстей змеиных
В постель, остылую досель.
И вновь весны вино сухое
В свистящий шепот тишины
Вливают роковой рукою
Слепые слуги сатаны
И, вместо птичьих, стаи волчьи
Кромсают косо небеса,
И дымчатый рассвет игольчат,
И кровью светится роса.
Трав шевелятся волоса,
И небо говорит: "Асса!"
Такой вот сонет. Чушь, конечно, но на самых впечатлительных девушек самой читающей страны мира нужное действие она оказывала, и трах после этого происходил на самом высоком поэтическом уровне...
А теперь всего его лирического дыхания хватает лишь на какое-нибудь простенькое хокку:
Как быстро тянется,
Как медленно летит
Неподвижное время.
Интересно. Отчего так? Все ссылки на то, что жизнь сейчас такая жлобский лепет. И во времена Высоцкого жизнь была "скотской". Поэзия ушла не из жизни, а из души. Таков сей мир, что не в наших силах что-то изменить, но в наших силах все испортить. Жизнь прекрасна, но нам, скотам, этого мало, мы требуем, чтобы она к тому же была еще и хороша.
Голицын боролся с мучительным желанием совершить плевок в величественные воды. В одну и ту же реку дважды не войдешь, но плевать можно сколько угодно, не так ли? В конце концов, это ведь тоже священное право каждого человека - быть скотом.
Он вспомнил, как некогда, в дремучем детстве, в ялтинском санатории он слышал рассказ загибающегося от угольной пыли здоровенного дядьки донбасского шахтера. Во время войны, тогда еще красивой двадцати двух летний лейтенант, тот участвовал в боях за Вену. И первое, что он сделал, когда Вена была взята, это взошел на сцену в Венской опере и великолепным бархатным занавесом вытер свои сапоги... Победителей не судят, поскольку они сами мгновенно становятся судьями.
А вот Голицыну в победителях кампании ходить не пришлось. И хрен с ним. Не судим - и то ладно.
Рассеянно грустящими, прищуренными глазами глядел Голицын, как много-много воды утекает под мост. Конфуций или, чего доброго, сам Лао-Цзы утверждали, что если пребывать в таком состоянии достаточно долго, то можно дождаться мгновения, когда мимо, торжественно покачиваясь в волнах, проплывает труп твоего врага... Главное, и здесь не переборщить с невозмутимостью: иначе дождешься и проплывающих друзей, а потом и себя увидишь.
Тучи, как игрушечные паровозики, ездили по небу туда-сюда, дождь то сеялся, то рассеивался, было невыносимо покойно, тихо, и Голицыну показалось, что еще немного - и он влипнет в пространство, как реликтовая мушка в кусок янтаря.
Чтобы избавиться от наваждения, Голицын переключил мысли на предстоящую историческую встречу, имеющую быть через сорок минут в кабачке неподалеку от "Дома Фауста", то есть именно того дома, где согласно легенде, мятущийся доктор подписал контракт с Мефистофелем.
Дело в том, что около года назад Голицын сотоварищи или, точнее говоря, со-господа, замыслили осуществить грандиозный Интернет-проект, имеющий целью скрещение хилых побегов e-commerce с мощным древом PR- технологий. Пилотное название проекта р-commerce или "пи-ту-пи" ("pay-to-politic"), отражало благородную в целом попытку легализовать, наконец, политическую проституцию. Подразумевалось вдохнуть смысл и облагородить в глазах общественного мнения понятия "профессиональный политик", "профессиональный депутат", "профессиональный народный избранник". Аналогии напрашивались сами собой. Существует же профессиональная армия, ландскнехты, наемники, "солдаты удачи", то есть люди, воюющие не за убеждения или из отмороженного патриотизма, а за вполне конкретный, четко оговоренный в контракте гонорар. Каждый политик, полагающий себя профессионалом, должен был получить возможность честно и откровенно заявить: "Я служу своему народу, причем тому своему народу, который мне больше платит". Таким образом, понятие "продажный политик" приобретало черты тавтологии, вроде "масла масляного". Изюминка проекта заключалась в четко разработанном плане создания политического трансферного рынка наподобие футбольного. "... перед началом нового политического сезона фракция аграриев перекупила за $80 млн у КПРФ Зюганова... за три "желтые" статьи в СМИ депутат Явлинский дисквалифицирован на два заседания Госдумы..."
И вначале все развивалось радужно. А потом, как водится, пришла лягушка, то есть большая жаба, и всем амбициозным проектам сделала амбу. Со стороны балтийского моря дули все более резкие и холодные ветры. Все политические игры приобретали черты дзю-до на горных лыжах. Проект чах на корню, и он бы зачах, не найдись инвестор с сосцами, полными молока и баксов...
Конечно, "мылом" и факсом разослали коммерческие предложения в адрес потенциальных инвесторов, но без особой надежды. Как раз в очередной раз обрушился Nasdaq, капитал, как блудный сын, с плачем побежал обратно к вечным ценностям невиртуальных ресурсов. Все кляли "мыльный пузырь новой экономики" и "золотую мышеловку Интернета". На этом паническом фоне призрак ящура принялся задумчиво бродить по Европе, причем поражал он отнюдь не "организмы, ослабленные алкоголем, никотином и излишествами нехорошими", а ни в чем не повинных европейских буренок, хавроний и овечек Долли. Впрочем, в этом смысле, у Европы имелся богатый исторический опыт борьбы с невинными: на костер! Запылали тысячи говяжьих аутодафе, и по Европе пополз тошнотворно сладкий дым.
Поэтому все были в некотором шоке от собственной удачи, когда буквально через два дня некий "Фонд содействия развитию общечеловеческих гуманитарных ценностей" в лице генерального президента мистера Николаса Юнга выразил интерес и готовность к сотрудничеству, для чего просил прислать представителя в Прагу для проведения предварительных переговоров. В качестве главного переговорщика было решено послать Голицына "как самого образцово-показательного и лексически-подкованного". Что ж, он ломаться не стал. Кто же откажется на халяву, за счет заведения прошвырнуться по Европе, пусть и не в лучшие для нее времена?
И вот теперь Голицын глядел в ленивые волны Влтавы, словно надеясь выудить из них ответ на вопрос: что же кроется за благопристойной вывеской загадочного фонда? Мафиозная контора по отмыву денег с целью переведения их из разряда "непахнущих" в категорию "благоухающих"? Оффшорный финансовый насос?
Голицын от скуки попытался даже проанализировать название фонда, применив метод элементарной дихотомии. Результаты получались забавными. Следовало, что ценности могут быть не только "обще", но и отдельно человеческими, и не всегда гуманными. В любом случае - не вечными. Вечные ценности доступны лишь тем, кто понимает ценность Вечности, каковое понимание было смешно заподозрить в генеральном президенте.
Ровно в назначенное время у дверей кабачка Голицын был встречен двумя непроницаемыми мордоворотами из службы охраны президента фонда. Проверив документы, секьюрити препроводили его в "отдельный кабинет", то есть в изолированную кабинку овальной формы, располагающуюся в дальнем, самом скупо освещенном углу заведения.
Собственно, и внутренность кабинки освещалась только стилизованными под оленьи рога бра. Зеленоватый, таинственно-тусклый лесной свет больше подходил для романтического свидания, нежели для деловых переговоров. Так подумалось Голицину, но развить эту мысль ему не дал густой, чуть гнусавый бас, произнесший на русском без акцента:
- Здравствуйте, мистер Голицын! Сердечно рад встрече.
