– Жанна, я убедительно прошу, – обращался Дмитрия Романович, при этом глядя на меня проницательно, – хотя бы ты повлияла на него. Ты понимаешь, наш «трудный» недоросль никак для себя не уяснит простые вещи, как важно в его лета освоить хотя бы какое-нибудь ремесло.

– Да ладно, батя, – наклонив голову, покачивая ею из стороны в сторону, немало конфузясь, протестовал Артём, – что ты меня при Жанке в краску вгоняешь, или только за этим её пригласил?

– Нет, сынок, извини, это просто пришлось к слову. Вот и хорошо, что, наконец, немного проняло. Может, это тебе пойдёт на пользу? – видя, как Артём был чрезвычайно уязвлён, отец добродушно усмехнулся и продолжал: – Мы свои люди, Жанна тебя раскусит и без моих подсказок, – договорил он, будто этим самым предрекал наши дальнейшие с Артёмом отношения. Мне было бесконечно лестно слышать от Дмитрия Романовича, что по духовному развитию он серьёзно ставил меня выше своего сына.

– Хорошо, я постараюсь, – вежливо пообещала я, правда, с долей робости, ведь Артём мог посчитать, что я на себя много беру.

Так оно и произошло, как только я на него взглянула, Артём опалил меня гневным взором. Зачем-де я посмела поддержать отца, и этим самым как бы поставила его, Артёма, в свою зависимость. Но так как я ответила не столь уверенно, это и вызвало снисходительную улыбку моего друга. Его глаза подобрели и он, опустив их, почему-то продолжал про себя усмехаться, загадочно покачивая головой.

Я без труда смекнула – он давал мне понять, что данные отцу мои обещания, ему не по душе. И тут же в укор себе я вспомнила, что я сама не столь усердно приобщаюсь к шитью, а вот согласилась возложить на себя наставнические обязательства. И перед Дмитрием Романовичем мне стало вдруг стыдно, что, в сущности, он меня не знает. К тому же он заговорил о том, как важно постигать жизнь в многообразных проявлениях и делах. Я слушала внимательно, а по настроению Артёма видела, что эти наставления ему противны, как кость, которая застряла в горле собаки. Он показывал из себя скучающего, пресытившегося семейными разговорами, человека, в то время как мне поучения Дмитрия Романовича были в новинку, а всё оттого, что мои родители были совсем другие люди.

Дмитрий Романович относился к своей жене, как мне казалось, заботливо, бережно и тактично, никогда на неё не повышал тона. Впрочем, я точно не знаю, кто из супругов Пестовых кому больше подражал: он ей или она ему? Хотя мне казалось, что главную роль в их отношениях играло обоюдное уважение мнения другого. Если даже, когда в чём-то между ними наступало временное разногласие, Людмила Семёновна всегда его выслушивала с неизменным внутренним тактом и предлагала спокойным тоном:

– Хорошо, Митя, – говорила она, – что если мы поступим так: ты сходишь в школу на собрание, а я тем временем пройдусь по магазинам. – И супруг охотно принимал её предложение. Ведь ровный, доверительный тон нельзя не уважать, при таком обращении просто неприлично поступать наперекор другому. Мне казалось, что в этой семье никогда не было ни ссор, ни размолвок.

После моего первого визита, как была я у них в гостях в будничный день, я унесла в душе совершенно восхитившее меня ощущение праздника! И долгое время у меня сохранялось это светлое впечатление, и мне казалось, я и сама стала чище и благородней. В моей душе произошёл благотворный процесс, я стремилась к овладению культурой поведения и житейской философией.

Я начала присматриваться к отношениям моих родителей, и впервые для себя открыла заново и мать, и отца. Сравнивая отношения в семье Пестовых и моих родителей мне было неприятно выслушивать их бестолковые взаимные упрёки о том, кто из них не туда поставил ведро или кастрюлю, или мать положила отцу в тарелку с борщом чересчур жирный кусок мяса. К тому же они могли обоюдно вспоминать свои давние проступки и доказывали, кто был прав, чтобы только удовлетворить свои самолюбия.

И такие сцены повторялись почти каждый день, не зная ещё тогда, что можно поступать человечней, в чём убедилась после того, как побывала в гостях у Пестовых. Я с ужасом для себя открыла, в каком доселе жила кошмаре. И в пример своим стала приводить родителей моего одноклассника.

– Знаешь, Жанка, – выпалила мать, – иди ты подальше со своими Пестовыми и вместе с их культурой! Нашла моду меня поучать: Пестовы, Пестовы! Вот ступай к ним и живи, если они так тебе нравятся, а меня больше не учи! Мы с отцом простые! И что ты с нами сделаешь? – но тут она понизила тон и заговорила спокойней: – Будь довольна, что твой батя намного сдержанней меня! А мои нервы расшатаны одной посменной работой да вами тремя… Ох, хоть бы скорее, что ли ты замуж выходила!

– А, так тебе не терпится от меня отделаться? – выкрикнула я. – Вот возьму и попрошусь в общежитие! – с угрозой отчеканила я. – Не пойду учиться, а буду работать…

– Постой, какое общежитие, Жанка? Не смей, на фабрику идти? – выкрикнула мать. – О воле, бесстыжая, мечтаешь?! Уйти туда, где курить научишься и блудить? Только мне посмей, волосы все выдеру!

– А тогда не говори: замуж-замуж: сама выталкиваешь! – вырвалось раздражённо. – Между прочим, хорошим манерам можно научиться всем, – прибавила наставительным тоном. – Это надо только очень захотеть…

– Вот и учись, тебе жить, а меня носом не тычь в свою культуру, – загорланила мать, подрагивая всеми мускулами лица, на котором выступала бледность. – Ты подумай, вот дались тебе эти Пестовы! Тогда ступай к ним и живи!

– А что, и поду! – я резко хлопнула дверью квартиры и побежала вниз по лестнице.

– Как же, нужна ты им… а ну вернись, Жанка, гадюка такая! – кричала из дверей вдогонку мать.

Но я её не послушалась, быстро шагая по направлению к дому Пестовых. Меня пошатывало от волнения, как пьяную. Я вошла в прохладный подъезд. Постояла. Опомнилась. Куда меня принесла нелёгкая? Однако, как было велико искушение ещё и ещё раз окунуться в уютную атмосферу семьи Пестовых, где, думалось, жизнь шла размеренно и отлажено…

С матерью я помирилась в тот же вечер, дав ей слово, больше не говорить на эту тему, если причиняю ей боль. А про себя решила: как бы мне того не хотелось больше не буду упоминать Пестовых. Артём же, словно улавливал моё желание бывать у них, зазывал в гости после прогулок на канал, куда мы отправлялись, выучив наспех уроки. А бывало, уходили, даже не выучив, лишь наскоро обедали.

Тогда я ещё хорошо не знала здешних мест, хотя в посёлке мы уже жили почти три года. И Артём, как настоящий гид, показывал мне свои излюбленные уголки природы…

Наш посёлок стоял на довольно ровной местности, вокруг которого простирались колхозные поля и заливные луга. Сразу за посёлком был разбит парк с аттракционами и стадионом. Мы переходили шоссе, обсаженное с обеих сторон неширокой лесополосой; за ней открывались дачные участки с крошечными домиками из дерева или кирпича, которые издали казались игрушечными.

Пройдя по насыпной дамбе болотистое место, поросшее плотным и густым камышом, минуя дачное раздолье, начинался искусственный канал, вырытый ещё в пору строительства гидроэлектростанции. Он тянулся на многие километры и был глубокий с полупрозрачной в нём водой и впадал в реку.

Зимой канал не замерзал, поскольку электростанция сбрасывала тёплую воду, и байдарочники здесь проводили зимние тренировки. На протяжении всей рукотворной реки, в тридцати шагах, от высокого берега, тянулась широкая густая лесополоса. Зато противоположный берег был почти голый, лишь покрытый шелковистой зелёной травкой. От берега ровный луг стелился на большое пространство, на котором лишь кое-где на разном расстоянии от берега росли старые раскидистые ивы. Красивый пейзаж вызвал в душе нечто щемящее и нежное, невольно создавая лирическое настроение…

Артём словами передавал настроения природы, и выходило, что ветер как бы заставлял деревья грустить, веселиться, задумываться, о чём я раньше даже не имела представления. А сегодня деревья на ветерке неумолчно шептались, волны бежали друг за другом как пловцы на соревнованиях, и беспрерывно накатывались на берег, неся с собой свежесть. В камышах пели птицы. И всё для него было наполнено звучанием таинственной мелодии. Эта его способность воспринимать природу в образах и звуках приводила меня в тихий восторг. Я смотрела на него и чувствовала, как счастливым блеском сияли мои глаза, и я ему мило улыбалась. В такие минуты я испытывала удивительное блаженство и волнение от того, что я тоже начинала видеть и воспринимать природу в тех образах, звуках и красках, которые он подмечал.