Мы сердечно распрощались с хозяевами, и перед уходом я подарил малышу шариковую авторучку, которую он крепко схватил своими ручонками.

Возвращаясь из таких вот командировок, в которых я чувствовал себя деловым, полезным, необходимым человеком, я особенно остро воспринимал свою беспомощность в райцентре. Методика просьб, уговоров, даже угроз себя не оправдывала. Порою я начинал терять веру в себя и в смысл своих действий. В самом деле, не позакрываешь же все, как цех на рыбозаводе! Иногда хотелось просто плюнуть или выкинуть что-нибудь этакое, после чего ни райкомхоз, ни рыбозавод, ни другие учреждения не могли бы по-прежнему отмахиваться от меня. Вспоминал даже «Цитадель» Кронина и готов был уподобиться Эндрью Мейсону, взорвавшему канализацию, отравлявшую городской водопровод. Не взорвать ли и мне больничный коллектор? К счастью, до этого я не дошел.

Одну свою идею, правда, осуществил…

В одно субботнее утро в разных, особо неблагополучных местах поселка около гор смерзшегося мусора появились высокие шесты с деревянными щитами. На них ярко, броско написано: «Внимание! Здесь возможный очаг инфекции! Виновный – райкомхоз!» И так везде, с вариациями текста, с указанием виновных.

Около щитов останавливались люди, читали, сначала смеялись, а потом задумывались, соглашались. Субботу и воскресенье – нерабочие дни – щиты простояли нетронутыми. В понедельник они исчезли. Но во вторник утром появились опять и простояли до полудня. В среду тоже. В больнице на меня стали поглядывать с любопытством. Атмосфера накалялась. В четверг Борисов объявил, что меня вызывают на бюро райкома партии, и ядовито добавил, чтобы я подготовил достаточно убедительную аргументацию для объяснения своей партизанщины. Потом суховато сказал:

– Я пытаюсь вашими глазами взглянуть на все. У вас впечатления-то свежие. И что же получается? Приезжаете вы, столичный житель, к нам, на глухую, глуше не бывает, периферию. И видите – грязь кругом, канализации нет, помойки не убираются… И вы во многом правы. Но все-таки старайтесь подходить к тому или иному вопросу с пониманием, а не только с блокнотом для актов и предписаний. Вам надо стать не судьей, а участником общего дела. – Он потянулся рукой к моей пачке и вынул сигарету. – Приму грех на душу. Два года не курю, а вот потянуло. Да с вами не только закуришь, а и запьешь, пожалуй. – С удовольствием затянувшись, продолжил: – А ведь, когда я сюда приехал, что здесь творилось! И дизентерия была, и брюшной тиф. Дома черт знает какие. Больницы практически не было – так, барак с койками и два врача. А теперь, не для хвастовства скажу, больница наша одной из лучших в области считается. Вот только канализация подвела. Но ничего, исправим. Смотрите, вскрывайте недостатки, без этого нам нельзя. Но только не будьте посторонним, не увлекайтесь администрированием. Может, этот поселок для вас на долгие годы родным станет. Поэтому и относитесь ко всему, как в своей собственной семье, в своем хозяйстве…

Потом я долго раздумывал над словами главного и постепенно пришел к мысли, что он прав. Нельзя было ограничиваться в работе только узковедомственными рамками. Поселок небольшой, все люди на виду, знакомы друг с другом. Надо вливаться в эту большую семью: не только поучать, но и помогать. Может, тогда стану не занудливым и мешающим другим «штрафователем», а по-настоящему нужным человеком.

Для подготовки доклада на бюро райкома пришлось еще раз встретиться и побеседовать со всеми людьми, затронутыми в материалах, переданных мною Воропаеву, первому секретарю райкома. Было расписано все, что должны сделать организации, начиная от районных и кончая главками и министерствами. К докладу были приложены проекты писем, сообщений и ходатайств в разные инстанции.

Заседание бюро райкома проводилось расширенное. На него были приглашены почти все члены райисполкома, ответственные работники районных организаций.

Выслушав мой доклад и просмотрев все приложенные материалы, Воропаев сказал:

– Вопросы к докладчику есть?

Поднялся маленький сухой старичок – заместитель директора райкомхоза:

– Молодой человек, видимо, забывает, что здесь не Москва. Теплых туалетов у нас, к сожалению, нет, а помойки – что ж, они на морозе, бывает, и льдом покрываются. На то и мороз.

Воропаев прервал его:

– Товарищ Седой, я спросил, есть ли вопросы?

– Извините. – Старичок сел.

– Так есть вопросы?

Все молчали. Из задних рядов кто-то бросил: «Да все ясно. Нет вопросов». Андрей Игнатьевич тяжело оглядел собравшихся:

– Так, значит, вопросов нет. Ну и правильно, какие могут быть здесь вопросы. Верно же все сказано. – И вдруг взорвался: – А я вас всех спрашиваю: неужели для того, чтобы вам это здесь все рассказать, должен был приехать сюда товарищ из Москвы? У нас у всех, что, глаз не было? И мне стыдно сейчас все это слушать. За вас, за себя стыдно. Если хотите, стыдно перед новым человеком. Мы здесь за эти два-три года столько всего сделали и, извините, дерьмо вывезти не можем. И вам, Аркадий Ильич, стыдно в первую очередь. Главный врач района. Куда вы смотрели? Мало того, какую-то клоаку вокруг больницы развели. Короче, райкомхозу даю срок три дня. Если за это время поселок не очистите, разговор другой будет, предупреждаю.

– Да у нас, Андрей Игнатьевич, машин и людей нет.

– Людей дадим. Машин сколько надо?

– Хотя бы штуки три и бульдозеров пару.

Воропаев посмотрел на директора лесозавода:

– Павел Спиридонович, выручишь коммунхоз техникой?

– Придется, – вздохнул тот и добавил: – Как всегда.

– Ну, вот так, на этом точка. И чтобы мы больше к этому вопросу не возвращались. Теперь больница. Доложите, товарищ Борисов.

– Вы же знаете, Андрей Игнатьевич, – встал Борисов, – этот вопрос с бородой. Денег, денег, нам, к сожалению, не дают.

– Вы что, разве не слышали проект письма, который нам зачитал Ваш зам.?

– Слышал.

– Не согласны с ним?

– Согласен, только мы таких писем уже сколько писали.

– Еще одно напишете. К тому же, к письмам надо ноги приделывать. Вот это мы вместе с вами и сделаем. Через два месяца, записываю, доложите мне, как идут дела.

Через три дня после заседания бюро райкома все изменилось, территория поселка была очищена. А еще через некоторое время Борисов на общем собрании в больнице сообщил, что медобъединению выделены средства на строительство больничных очистных сооружений.

Выходило, что зря я столько времени бился, мучился, что всего этого можно было добиться гораздо раньше. И в самом деле, почему я не обратился к Воропаеву сразу же? Ведь не раз слышал отзывы о нем как о внимательном руководителе. Нет, тянул… Были ведь мысли попросить помощи в райкоме партии, были! А все-таки не пошел. И сейчас, когда проблемы многих месяцев разрешились в течение дней, максимум – недель, я, кроме радости, испытывал некоторую толику огорчения. Что-то вроде ущемленного тщеславия угнетало меня: значит, сам бы я ничего не добился? Да годен ли я вообще для того дела, за которое взялся? Не лучше ли было остаться в Южно-Сахалинске или другом городе, не забираться в этот «Сахалин на Сахалине», сидеть в поликлинике, ничем не рисковать, не думать о помойках, очистных сооружениях, о контактах дизентерийных больных…

Мучимый противоречивыми чувствами, я начинал почти презирать себя. А может, напрасно? Может, и не было ничего стыдного в моих попытках самоутверждения? Может, я просто избавлялся от затянувшейся инфантильности, свойственной многим моим ровесникам? Пытался повзрослеть, приближаясь к третьему десятку? Что же, лучше поздно, чем никогда.

А за окном набирала силу весна, которая здесь начиналась словно бы исподтишка, украдкой…

Приближались майские праздники. Подготовка к ним шла полным ходом. Но почему-то именно в этой веселой и деловитой суете я стал чувствовать себя еще более одиноким, несмотря на несколько праздничных приглашений. Я был лишним среди жен, мужей и детей, приглашенным разве только из чувства солидарности. Может быть, я ошибался, но одинокий мужчина, затерявшийся среди супружеских пар на празднике, представлялся мне если не жалким, то смешным.