Мы оделись и вышли, решив посмотреть. Стояла крепкая морозная ночь. Луна, подернутая желтоватой дымкой, тускло освещала дорогу. Миновали больничные постройки и свернули к небольшому овражку. Сюда выходил больничный коллектор, из которого бежал мутный ручей и, пройдя несколько метров, уходил под ледяные наросты, покрытые смрадным паром.

– Сапожники без сапог, – вырвалось у меня.

– Вот-вот, – откликнулась Вера Ивановна, – другим предписания даем, а у самих… – Она махнула рукой.

Следующие недели мои эпидемиологи были загружены до предела – наверстывали упущенное. К сожалению, не все, далеко не все, выполняли наши предписания. И была на это масса объективных причин. Основная из них – нехватка рабочих рук. Больше всего беспокоила очистка территории поселка и, конечно, больничная канализация. На днях к этому добавился еще рыбозавод. Правда, в полном смысле заводом его назвать было нельзя – так, заводик в два-три цеха. Но продукцию он выдавал. И шла эта продукция в магазины и столовые района. Значит, санитарный режим должен там соблюдаться абсолютный. Но вот как раз он и не соблюдался. Маялся я с этим заводиком долго. Выговаривал директору, штрафовал. Да все без толку. Тогда мы опечатали один цех. Но что значит закрыть один цех? Сразу остановился весь завод – такова здесь технология. Меня сразу вызвали в райисполком, к заведующему одного из отделов. Разговор получился неприятный. Я попытался объяснить, что эта мера вынужденная, другого выхода не было. Тогда заведующий спросил:

– Вы знаете, как снабжается наш район продуктами?

Я ответил утвердительно.

– Тогда вам, конечно, известно, – продолжал он, – что они доставляются самолетами или судами во время навигации. И, значит, вы можете предполагать, в какие деньги это обходится.

– Предполагаю.

– А если знаете и предполагаете, то легко можно усвоить и другое – продукция этого завода входит в общий план снабжения района продуктами питания. Ясно?

Я промолчал.

– Но коль это так, то, закрыв завод, вы лишили все население района рыбы. Ведь фонды нам никто не добавит. Надеюсь, вы меня понимаете?

– Это все я понимаю, но изменить свое решение не могу, – ответил я.

– Почему?

– Здесь все изложено. Могу оставить копию акта.

Я вынул ее из папки и положил на стол.

– Вы что же, людей актами кормить будете?

– Зачем актами? Там работы на неделю, может, полторы. А рисковать здоровьем людей нельзя.

Заведующий искоса посмотрел на меня:

– Вы знаете, сколько на вашем месте людей работало? Не знаете? А я знаю. В лицо не успевали запомнить. И вас так можно не запомнить.

Тут выдержка мне изменила:

– Не вы меня сюда ставили, не вам и снимать. И не лучше ли, чем заниматься демагогией, распорядиться, чтобы цех побыстрее привели в порядок! Всего хорошего.

Я вышел, оставив заведующего онемевшим и слегка растерянным.

Надо сказать, что этот разговор о рыбозаводе был не последним. Пришлось встречаться и с другими людьми, и повыше рангом. Были звонки и из области. Но я решил стоять, как говорится, насмерть, и в конце концов добился своего. Откуда-то прилетела бригада специалистов и рабочих, доставили оборудование, и через некоторое время цех и завод преобразились.

Это была одна из первых наших побед, оттого казалась она особенно дорогой.

А в основном большими успехами я не мог похвастать. Часто приходилось бросать все дела в райцентре и ездить по району, – например, проводить профилактические осмотры охотников и оленеводов. Однако, хоть работа и прерывалась, я с любопытством москвича отправлялся в поездки. Все-таки практического опыта я набирался в этих рейдах немало, да и просто интересно было. В одну из таких поездок отправились мы под вечер на специальном мотовозе с одним вагоном. Вагон этот – обычная теплушка с сиденьями по бокам и печкой-буржуйкой посередине. В потолке дыра для печной трубы. Вагон страшно качался из стороны в сторону, просто удивительно,. как он не падал, особенно на поворотах.

Мы болтали, пытались играть в карты, а потом перешли в мотовоз. Вот отсюда зрелище открывалось великолепное! Черная и густая, как вар, ночь. Мощный прожектор мотовоза высвечивал в ней круглый коридор, яркий до нереальности. Узкоколейка, будто ослепленная и испуганная грохотом и аппетитом мотовоза, который жадно ее заглатывал, билась, изгибалась и стремительно рвалась вперед, в бесконечность ночи. По сторонам сплошной стеной – глухая тайга. Кажется, исчезли свет и грохот, и тайга в союзе с ночью тут же наползет на тебя, засосет, растворит.

Вдруг в освещенном пространстве впереди нас появился один олень, затем сразу несколько. Мы только ахнули от неожиданности. Олени, конечно, вышли из тайги, но казалось, что они возникают в свете просто ниоткуда. Одно мгновение они, ослепленные, смотрели на мотовоз, затем несколькими прыжками вырвались. на насыпь и стали медленно переходить путь. Мотовоз затормозил, остановился, давая им дорогу. Но тут показались еще олени, еще и еше. Они скользили по насыпи, толкались,.падали. Головные изменили направление и пошли по путям. Широкая серая лента животных потянулась перед нами. Их здесь были многие сотни. Огромный, теряющийся далеко во мраке лес из колышущихся рогов. Машинист повернулся к нам:

– Ну, все, теперь застряли намертво.

Он пробовал давать сирену, однако только ближние к нам животные испуганно оборачивались на звук, таращили огромные глаза, но дороги не уступали.

– Их сейчас хоть дави – ничего не поможет, – усмехнулся машинист. – Будем ждать.

Когда через час последние животные вышли из тайги и пошли впереди, нахально показывая нам свои кургузые зады, мотовоз медленно двинулся за ними; только к утру мы добрались до поселка. В основном жители были здоровы, но кое у кого обнаружились хронические болезни. Им раздали лекарства, выписали рецепты, направления на дополнительные исследования. К вечеру осмотр практически закончился. Тогда местный фельдшер повел меня посмотреть, как живут нивхи.

Мы зашли в один из бревенчатых, построенных на среднерусский манер домов. Скуластая, круглолицая хозяйка средних лет, широко улыбаясь, предложила нам табуреты.

– А я к васим тохторам летиться хотиля, – ткнула она себя пальцем в круглое бедро. – Вот полело, згло, а тут и срасу перестало. Панку какую-то тали, коворят, масать нато. А засем она мне, если поль усла? Мозеть, возьмете, труким кому татите?

Я посоветовал ей на всякий случай оставить растирание себе.

– А где же ваш хозяин?

– Тайка. Охота. Тавно усол, узе мноко тней.

Я огляделся. За простым деревянным столом, ловко орудуя ножом, разделывала рыбу круглолицая старуха. На огромной плите большой котел. Разделав рыбу, старуха бросала ее в котел и мешала деревянным черпаком. На меховом наборном коврике сидел, не спуская с нас раскосых черных глаз, малыш лет трех, в простой полотняной рубахе и торбасах.

– А разве вы его в ясли не водите?

– Засем не вотим? Конесно, котим. Но сейтяс тохтора приехали, и мы не посли.

Я вопросительно посмотрел на фельдшера, который, словно бы извиняясь, пояснил:

– Что поделаешь! Бригады к нам каждый год приезжают – пора бы и привыкнуть, а для них это вроде праздника.

Я обратил внимание на фотографию на стене. Молодой нивх в темном костюме, в белой рубашке, при галстуке.

– Алексей это, сын нас польсой, – с гордостью объяснила хозяйка. – Фторой курс института в Хапаровске контяет. Утителем путет. Отень он у нас умный. Польсой теловек путет. – Она достала пачку писем. – Вот письма писет. Летом приехать опешал.

Старуха отбросила рыбу, тщательно вытерла руки полотенцем, выбрала из стопки одно письмо, надела очки и, расправив листок на коленях, стала медленно водить пальцем по строчкам. Из глаз-щелок показались слезинки.

– А вы сами работаете? – спросил я хозяйку.

– Конесно, рапотаю, затем не рапотать. На ферме рапотаю, с олесками. – И, предупреждая возможный вопрос, добавила: – Сейтяс не рапотаю – тохтора приехали.