Так бы они и дожили спокойненько до максимального финансового благополучия, а Начальничек и до новопартийного, но… Все-таки, новое время диктует новые отношения и привычки старые желательно менять и перестраиваться, хотя бы из чувства самосохранения. Расслабился как-то бизнес-партнер юный, деньги, они притупляют чувство опасности, не учел привычек старшего подельника и подставил с нужными бумажками Серьезных ребят. Вытряхнули они его из шикарного малинового гардероба и пустили голым по широкой центральной улице в сибирскую стужу, хорошо никаких частей тела не лишили, а то и самой жизни. Добежал он до любовницы, облачился в запасной кардинальский пурпур и на большой скорости до ненадежного соратника догалопировал. А времени было 17 -10. Ах, как пожалел молодец, что время «после пяти», когда увидел маслянистые лужицы знакомых глазок: «Я ж тебя, кобеля, б…я, трезвым, трезвым хотел пристрелить, чтобы ты весь мой ужас пережил, б…я!».

А Начальничку повезло, конечно, если бы было «до одиннадцати», неизвестно, от пули бы умер мгновенно-счастливо или от инфаркта долго-мучительно.

В прежние времена было принято ходить на службу в армию. Все так делали, а тех, кто не делал, даже неполноценными считали. Тогда-то и жил на свете славный юноша. Жил – не тужил, окончил математическую школу, учился в институте на инженера, стихи сочинял, песни пел под гитару. Парень, как видно, он был чувствительный, вот и влюбился страстно и, вместо того, чтобы дальше зачеты успешно сдавать, перестал вовсе конспекты писать, а только серенады исполнял и стихи читал в комнате общежития предмету своей страсти. К концу семестра, не имеющие снисхождения к влюбленным студентам, ректор и проректор нашего Ариэля отчислили. И пошел он в весенний призыв охранять родину. Но это было еще полбеды.

Самая беда случилась во время службы. И, скорее всего, из-за его чувствительности и склонности к поэзии. А дело было так. Служить парня, как высокого ростом и положительного характеристикой, отправили на Северный флот. На флоте старшина называется мичман. Мичман этот имел обыкновение приказы, наставления и прочее рифмовать. И все бы ничего, только все рифмы у него начинались с одного и того же слога «ху». Ну, например, учит он матросиков тщательно кровать заправлять, а кровать на флотском жаргоне «люля», и звучит такой диалог:

– Это что у вас, товарищ матрос?

– Люля, товарищ мичман!

– Это, по-вашему, люля?

– Так точно, люля!

– Ху… ля, – рифмовал начальник, а дальше шло его мнение о качестве заправки кровати.

Или спрашивает коварно мичман провинившегося матросика, куда он его послал с поручением, тот отвечает вполне искренне, не ожидая подвоха:

– На камбуз, товарищ мичман!

– На камбуз?! Ху… з, – лихо заворачивает командир, дальше следует характеристика действий матроса.

– Стоял как-то наш студент на посту у знамени крейсера, как самый красивый и политически грамотный, а тут мимо мичман идет, заметил он, что у матроса ремень не в порядке и спросил по привычке, указуя на ремень: «Что это у вас такое, товарищ матрос?». «Ремень, товарищ мичман!». «Ремень – ху… нь!» – гаркнул мичман, так грозно, что у юноши в глазах потемнело, а когда прояснилось, видимо, осложнение случилось. Теперь он без рифмы ничего не говорил, конечно, все они начинались с приставки «ху». Рифмовал все и вся, независимо от обстоятельств, да так, что шокировал даже видавшего виды мичмана. За поразительный талант его даже в штаб служить перевели, откуда он успешно демобилизовался.

И тут у него сложности начались. Когда дома любимой бабушке в ответ на предложение покушать шанежек, он их привычно срифмовал, старушка по тугоухости не расслышала, но, когда он обрисовал папе политическую ситуацию в мире и условия службы на флоте, маме пришлось срочно выйти за заварочным чайником на кухню. Отношение к замужеству своей девушки в его отсутствие он передал так поэтично, что товарищу мичману и не снилось, а у бывшей невесты изменилась форма ушей.

Решил тогда парень продолжить учебу, восстановиться в институте. Но на первом же зачете засыпался и не из-за отсутствия знаний, а из-за проклятых рифм. Даже умудренный опытом профессор, сам в свое время неплохо рифмовавший, вынужден был признать, что формулировки для общего употребления некорректны и к обучению бывшего студента допустить невозможно. Поплакала мама, попереживал папа и устроил мальчика на работу. Но с работы его скоро уволили, по той же причине, что не взяли обратно в институт. Дело он хорошо делал, голова варила, но рабочий процесс так озвучивал, что ни один отоларинголог не мог потом вылечить пострадавшим уши. Даже мужчины не выдерживали.

Повели паренька к докторам, сначала к тем, кто попроще, потом к профессорам. В конце концов, особо устойчивые к рифмам специалисты, поставили диагноз – рифмозависимость. Изучать юношу стали, как лингвистический феномен. Ведь он не просто рифмы виртуозно подбирал, а исключительно с первым слогом «ху». Родители подали иск, с требованием наказать мичмана и выплатить компенсацию, так как теперь их сын стал нетрудоспособным. На суде парень подтвердил, что товарищ мичман – ху… ман – явился основной причиной его стресса, вследствие которого он начал все подряд рифмовать. Присяжных тогда не было, потому шок выпал на долю небольшого судейского кворума, который и удовлетворил иск.

Сказка эта – назидание юношеству. Учишься – учись, влюбиться всегда успеешь, неустойчивая юношеская психика может оказаться не готовой не только к сильным любовным переживаниям, но и к армейским сильным выражениям.

Один мальчик сильно мучился, страдал даже – никак не мог отличить правду от лжи. Старался очень, но ничего у него не получалось. Спросит в магазине у продавщицы: «Тетя, у вас хлеб свежий?». Та, ясно дело, отвечает: «Свежий». Он ей в глаза заглядывает: «Правда?». Она на чистом глазу: «Конечно, правда». Паренёк пальчиком в булку тычет и долдонит: «А почему твердая?». «Корочка хорошо пропеклась, мальчик!» – и сдачу сует. Принесет дитё хлеб домой, тот старый, черствый, плесенью один бочок подернулся, ребенок и заплачет: «Опять не разобрал, врет или нет!».

Даже мама родная помочь ему не могла.

– Мама, учительница нам сказала, что наша демократия самая демократичная в мире, и живем мы лучше всех. Это правда?

– Конечно, правда, – отвечает мать, – нам про это еще тридцать лет назад в школе говорили и бабушке твоей семьдесят лет назад тоже говорили, значит, так оно и есть.

Маме он привык верить, но сомнение все же скребется, так и тянет пальчиком черствый бочок эфемерного благополучия потыкать. Тыкай не тыкай, а «кушать» эту демократию приходится, другой-то нет, не булка всё же, в булочную за другой не сбегаешь, главнюков, как продавщицу не выругаешь, а продавщице на твои ругания начихать. Мучительно пытался он переварить учительские, мамины, телевизионные и радио – пироги, находясь в объективной реальности. Получалось несварение.

И тут он влюбился, в самую лучшую, конечно, девушку на свете и самую искреннюю, разумеется. Засветился весь надеждой, порозовел: «У неё только правда! Можно жить и дышать спокойно!». Пищеварение наладилось, прогулки при луне, на свежем воздухе, на пользу пошли. «Ты меня любишь?» – глаза в глаза. Из глаз любимой свет: «Да, люблю!». Как-то на скамеечке, под фонарем:

– Ты меня любишь?

– Да!

А глаза не светятся, тусклые глаза. Решил, показалось, темновато под фонарем. Днем снова: «Ты…», «Да…», – а не светятся.