Со временем пленным разрешили самостоятельно выходить за пределы лагеря, и они подрабатывали колкой дров и копкой огородов. Дед мой немного говорил по-немецки, и после разговоров с ними все удивлялся: как это они, по их словам, до прихода Гитлера к власти были коммунистами или социалистами, оказались среди фашистов? Дед говорил, что верить им нельзя. Пленные немцы были в большинстве мастеровыми людьми, соскучившимися по мирному труду. В свободное время они мастерили различный садовый инвентарь, деревянные скульптуры и даже музыкальные инструменты. В Б-ске судили пять высших чинов оккупационных войск и руководителей карательных экспедиций против партизан. Их приговорили к смертной казни через повешение.

На пустыре, на том месте, где теперь расположено здание управления внутренних дел, были сооружены виселицы. Несмотря на сильный мороз, народ запрудил всю площадь. Был зачитан приговор. Генералы были в основном молодые еще люди, от последнего слова отказались. Другие пленные немцы надели на шеи генералов петли, и по команде машина, на которой стояли приговоренные, отъехала. И тут же народ стал молча расходиться. Казнённые висели, наверное, с неделю, но на них уже не обращали внимания.

Однажды к нам заявился мамин средний брат. Он был офицером-танкистом. Их часть была отведена на переформирование, и он получил недельный отпуск.

Переночевав у нас, он отправился на родину, во Мглин, узнать о судьбе оставшихся там родителей. Как он выяснил, родители и все многочисленные родственники были расстреляны немцами.

Осталась корова Красуля, которую забрала себе соседка. Хотите верьте, хотите нет, он эту Красулю пригнал пешком в Б-ск и оставил у нас. Что значила в то время корова, теперь уже трудно объяснить: это было несказанное богатство. Однако радовались мы недолго.

Какая-то женщина подала на нас в суд, утверждая, что у нас оказалась потерянная ею во время оккупации корова. У женщины никогда не было коровы, но были три свидетеля. У нас была корова, но не было свидетелей. Мать была в отчаянии. Так бы, наверное, и отсудили у нас корову, если бы в суде не оказался знакомый, хорошо знавший нашу семью. Женщина тут же отказалась от своего иска, заявив, что обозналась.

Утром коров на выгон собирал по дворам пастух, а вечером он только перегонял их через мост на Набережной. Дальше пастух за скотину не отвечал. Хозяева встречали своих коров у моста и гнали до дому сами.

Обязанность встречать вечерами Красулю лежала на мне. И вот однажды разразилась сильная гроза. Придя к мосту в назначенное время, я не встретил стада. Пастух пригнал коров еще днем, во время грозы. Красули нигде не было.

Мы с матерью прочесали весь город – тщетно, хотя многие видели, как наша корова направлялась домой. Часов в десять вечера, в густых уже сумерках, мать отослала меня домой, а сама продолжала поиски.

По дороге домой, на спуске улицы Октябрьской к оврагу, у обкомовской аптеки я увидел двух мужчин, тянувших на веревке упирающуюся Красулю. Я стал реветь и просить их, чтобы они вернули нашу корову, но мужчины, смущенные немного моим появлением, продолжали гнать ее в сторону оврага. Я стал цепляться за веревку. Они меня отталкивали, но не били, опасаясь, вероятно, что я подниму крик и разбужу людей.

– Ладно, пацан, – сказал, наконец, один из мужчин, видя, что от меня не отделаться. – Пойдем с нами. Вот видишь, в овраге наш дом. Сейчас мы заведем корову в сарай и там посветим фонарем. Если это на самом деле твоя корова, то мы тебе ее отдадим.

Я стал спускаться с ними в овраг. Как бы они мне там «посветили», я понял потом, когда мне объяснила мать. К счастью, в самом начале спуска я услышал голос матери и закричал. Прибежала мать и оказавшийся рядом по случаю сосед. Мужчины отдали корову, объяснив, что её подобрала милиция, а им поручили продержать ее ночь у себя. На радостях мать отдала им все лежавшие у нее в сумке деньги…

Когда репродукторы разнесли весть о безоговорочной капитуляции гитлеровской Германии, все плакали от счастья. Город ожил – все высыпали на улицы. На кладбище, на месте нынешней северной трибуны стадиона «Динамо», установили пушки для победного салюта.

Из школы нас отпустили пораньше, и мы побежали домой. Но возле часовни – теперешнего спортзала на стадионе «Динамо» – остановились как вкопанные. Нас поразили не орудия, устанавливаемые для салюта, – этим нас было не удивить. И не девчонки, игравшие в классики на отмостке часовни. Нас повергла в шок баночка из-под гуталина, которой эта девчонки играли.

Баночка из-под сапожной мази была вожделенной мечтой ребятни. Мы играли в классики куском кирпича, консервной банкой и другими малоподходящими предметами, а тут – настоящая баночка, и до нее рукой подать. Посовещавшись, мы поняли, что просто так нам её у девчонок не отнять, те были постарше лет на пять. Тогда мы решили завладеть банкой хитростью.

Мы набежали гурьбой, и пока они нас расталкивали, я схватил баночку и бросился через футбольное поле. Девчонки подняли страшный крик. Как потом оказалось, офицер, командовавший батареей, был отцом одной из этих девчонок. А банка-то была как раз ее… Офицер с криком «Стой, стрелять буду!» погнался за нами, на ходу расстегивая кобуру.

Когда прогремели два выстрела, я бросил баночку и пулей понесся к оврагу. Не переводя дух, перебежал открытое пространство до Верхнего Судка и уже по нему, дрожа от страха, пробрался к дому. Часа два просидел в кустах. Офицер поймал-таки одного из пацанов и драл его за уши до тех пор, пока тот не рассказал, где я живу. Офицер вроде пообещал заявиться к нам домой. Я снова скрылся в овраге…

Конечно, никто за мной не пришел, но страх был так велик, что я даже не вышел к праздничному столу. И за салютом наблюдал из оврага. Затем была победа над Японией, стали возвращаться наши отцы. Но война оставалась неотъемлемой частью нашей мальчишеской жизни, пожалуй, до самого 50-го года. И лишь потом наступила мирная жизнь. Мы стали понемногу забывать про войну…

Б-ск нашего детства пробуждался от пения петухов и криков молочниц, разносящих по улицам молоко. «Молока надай!» – старались перекричать петухов груженные коромыслами с укрепленными на них гроздьями коричневых кувшинов молочницы. Они доставляли молоко из близлежащих деревень пешим порядком, и просто удивительно было, как они добирались до города в такую рань.

Центр послевоенного города размещался где-то в рамках «тюрьма – набережная» по вертикали и «Верхний Судок – Нижний Судок» – по горизонтали. Состоял он из улиц Васильевской (ныне Горького), Советской и Ленинской (ныне Фокина). Но самой центральной считалась, естественно, нынешняя улица Калинина, а тогда – III Интернационала. Почему «естественно»? Да потому что с нее можно было попасть на любую из вышеперечисленных улиц. А чтобы с Красноармейской улицы или Петровской горы попасть в центр, не было другого пути, кроме как спуститься на улицу III Интернационала, а затем уже подняться по одной из трех улиц-горок. Это позже через Судки были возведены сначала деревянные мосты, а потом дамбы.

Дома росли, как грибы. Никто не ждал квартир от государства – каждый строил, из чего мог и как мог. Те, кто живым вернулся с войны, брали в банке ссуды и начинали строительство, не надеясь получить в обозримом будущем государственные квартиры. В каждом десятом доме держали козу или корову, в каждом втором – свинью, а уж петухи пели во всех дворах. Пленные немцы построили кинотеатр «Октябрь», драматический театр, библиотеку. Немцы маршировали по улицам строем, без конвоя и пели незнакомые песни. После работы они ходили по домам подрабатывать: копали огороды, заготавливали дрова. За это их кормили горячим, давали хлеб или картошку. После победы народ, кажется, простил солдат и видел в них лишь несчастных людей. Даже принародная казнь нескольких фашистских генералов на сооруженных напротив теперешнего ЦУМа виселицах не вызвала особых эмоций. После войны строили все, а тем, кто не мог строить сам из-за перегруженности на ответственной государственной службе, дома строило государство. Чем выше человек занимал должность на госслужбе, тем престижнее оказывался дом. Рядом с парком на улице Горького появился особняк первого секретаря обкома Матвеева. Позже в этом доме разместилась гостиница обкома партии. Напротив, через дорогу, поднялся особняк начальника КГБ Баранова. Ныне там детский сад «Ягодка». Для сменившего Матвеева на посту первого секретаря Бондаренко построили новый особняк по улице Октябрьской. Сейчас там сад-ясли №15. Особняки были обнесены глухими заборами и тщательно охранялись даже от вездесущих мальчишек. На самых тихих и зеленых улицах Октябрьской и Горького строились дома для работников партийных и государственных учреждений. Напротив «бондаренковского» особняка возвели так называемый «обкомовский дом». Одними из первых построили здания обкома партии и комитета госбезопасности. Позже подо всеми этими строениями сооружались объединенные в одну систему атомные убежища…