Эх, дяденька, эх, тетенька, оглянешься вот так порой, ищешь – ищешь, чего ж там в прошлом, в пройденном, хорошего – то было? А получается, если без вранья, по гамбургскому по счету, пара – тройка молодых лет, еще не вполне отягощенных подлостью и не отравленных предательством идеалов и мечтаний, озаренных настоящей молодой любовью, искренней и свежей, как раз совпавших с агонией Союза Советских, да виршей несколько книжек, изданных практически чудом. За одну еще все денежки не отданы. Дети? Да, безусловно, детки – чудо, без вариантов. Главное – чада любви. Супруга, по сути – друг настоящий. Пусть по – своему, но… Никто так и не умеет более любить и дружить. На износ, порой, но ведь так оно и нужно. Прежде всего тебе самому. Счастье в чистом виде. Но, с учетом существующих обстоятельств и условий, смог ли он стать настоящим отцом? Вопрос, и еще какой…

Ты, братан, совсем ополоумел. Оглянись вокруг. Атмосфера ему повседневная не по нутру пришлась! Скажите пожалуйста! Да сейчас самая что ни на есть и атмосфера! Все в твоих лапах. Давай, еще времени хватает. Воспрянь, замути поганку какую- никакую, полезную. Под лежачий камень вода не того, а ты вон валяешься на продавленном клоподроме, обленился. Обломов. И Обломов – то желчный, склочный. Не наш ты Обломов. Не наш. Не ндравится в провинции? В столицы подайся. Есть же люди, выбравшиеся в центр из нор глухих. И ничего, как никак устроились. Причем тут стихи? Речь о серьезных делах. Хата в столицах сколько стоит? Правильно. Вот и паши, знай. Станешь еще человеком, лет через… Просто тебе перемены в жизни нужны. «Перемен!! Мы ждем….».

Да пошел ты… Тоже мне сестренка нашёлся. Братан! Брата – а – ан! Ты еще скажи – детей нужно на ноги поставить… Хоть и нужно конечно. А насчет перемен… Когда – то, на исходе мутных восьмидесятых мы желали перемен по- настоящему. Каких угодно, лишь бы перемен. Правда культа из одноименной песни не делали. Смысл? Песенку поем, а в остальном… мы же не бараны. И маргиналы среди нас практически не водились. Обычные шалопаи, кто похуже, кто получше. В среднем – терпимо. Иной коленкор – хэмингуэевско – ремарковский цитатник, кокетство и бравада, весьма инфантильные по сути игры в потерянное поколение на фоне всеобщего нарастающего сумасшествия… Игры с применением алкоголя в особо крупных размерах. Это было. Как средство создания соответствующей атмосферы. Но, опять – таки, грешили таким образом не все подряд, далеко не все. Просто жизнь в середине восьмидесятых стала не просто странной, но уже порядком сумасшедшей. Борьба за трезвость, как всегда повальная, атомная катастрофа, крушение теплохода, кооперация, жрать нечего, не воруешь – только существуешь… Остонабрыдлые комсомольцы и партийцы, еще бьющие копытами, готовые нестись вскачь к новым свершениям, к нагромождением лжи и несуразиц во имя блага народного. Позже, как пример подобных взбрыков, грянула программа «Жилье – 2000», тут же переиначенная массами в «Жулье-2000».. Каждому нуждающемуся по хате к новому тысячелетию! Звучало, точно «каждому по харе». Спасибо, хоть не в прямо в коммунизм, как на известном съезде решили когда-то… Мы не знали толком, как хотим жить. Знали одно – только не так как живем. Той жизни мы не хотели ни в какую. В той жизни мы научились ничему не верить. Ни во что не верить. И практически никому. И неверие стало религией для многих и многих, даже если сегодня они с трудом помнят, чем занимались в годы юности туманной. Глушили портвейн и не только, дрались, бывало, с отдельными лицами и целыми коллективами, бренькали на гитаре, любили девчат, учились хаять окружающую реальность, обнаруживая на каждом шагу несуразицы и полное отсутствие разумной логики в повседневном существовании. Повторяю, мы предпочитали в основном протесты алкогольного характера. И практически ничего более. Ах, насколько все «романтишно» было! Кого сейчас этим удивишь? Кому нынче сие интересно? А вот у меня кореш был, царствие ему небесное, славный парень, ловкий, оборотистый, хваткий, так он, после защиты диплома в вузе, полушутя – полусерьезно предложил: «Старик, айда бомжевать! Не – е, не уподобляясь обычным доходягам. А просто жить вольными скитаниями, и королями бомжей. Такую кашу заварим! В полном шоколаде будем, к «бабке не ходи!». Я тогда послал его, тоже со смехом, а сейчас, в сердцах, нет – нет, а скрипну вроде опять шутки ради – да лучше бы я тогда корешка послушал. Это получается через два с лишним десятка лет все «вернулось на круги своя» – лишь бы не так, как сейчас? Диалектика.

Слышь, ты, гегельянец – кантианец – позитивист, а по – настоящему – скрытый берклеанец, не иначе, сколько можно базарить сам с собою, да еще за автора успевать? Ишь, раздухарился. Нигилист. Верить ему не во что. Вот тебе храм. Веруй в бога! Да, это нелегко. Лишь идиотам кажется, что явился в церковь, попросил всевышнего о даровании того, сего, пятого, десятого, свечку воткнул и адью. Дело сделано. Наша вера – тяжкий крест, как ни странно. Впрочем странного здесь ничегошеньки нет. Ты попробуй и все сам поймешь. Просто верующему искренне труд сей не в тягость, а в радость. Главное – поверить. Но право поверить дается не всякому, заслужить его надо. А как?

Ладно. Ладно. С последним утверждением спорить трудно. И не стоит. Только уверуй во что ни будь беззаветно. И все – пропал – никакие отговорки не помогут. «Вперед, заре навстречу…» «Я смогу, я все на свете смогу…». «Плавали, знаем». Сами такими были. Точно в игрушечки играли. А игрушечки – то взрослыя, сурьёзныя, за них дяди – тети друг другу головы откручивают. А ты знай играл – наяривал… Победы трудовые одерживал. Обеспечивал выполнение, так сказать. Как нас прежде учили: «Если хочешь выполнить задание, найдешь любые пути и средства, если не хочешь, найдешь любые отговорки». Красиво сказано. Спору нет. И что? А ничего. Чуть устал, начал пробуксовывать, засбоил, ну, и дали по сусалам. И обгадили с головы до ног. Да ещё с аморалочкой подставили как следует. Хоть и не прежние времена, а все – таки…. Стыд – позор еще никто не отменял. И представьте себе, подломали бравого паренька. Спекся. А того и нужно было. Вот тебе и вера безоглядная, и совесть трудовая, и …А – а – а…

Самое страшное, что ничего особенного не произошло. Самая большая трагедия в полном отсутствии таковой. Утрись и живи далее, жизнь еще никто не отменял, поэтому

А то, все происходящее с ним в первые, человечек любой склонен оценивать, как нечто исключительное. Сидим мы это в слесарке, на исходе вечерней смены. Чай пьем с бригадиром, пока мужики «мотаются», рукава, баллоны уносят, «качайки» волокут, весело матерясь, смену хорошо сработали, охладитель газов на третий конвертер водрузили, а в охладителе двадцать с лишним тонн. Я оттого и остался в вечер, что дело- то нешуточное… Да и люблю я такие монтажи – сразу результат виден. А то мастер на смене молодой, мало ли…. Тут и вбегает к нам этот самый мастер. Глаза по пятаку, слюна летит метра на три, от крика. Что случилось? Да как же! Охладитель четвертого «гавкнул», на седьмом блоке трубки порвало, хлещет на конвертер!… почти в горловину! Надо срочно… Щас хлопок может быть, мало не покажеться… Выслушали мы оратора нашего, переглянулись со стариком – бригадиром. Оценили ситуацию, смачными эпитетами монтажными, и, закурив, продолжили беседу. Мастер, (мальчишка, только после института, второй месяц на работе) посмотрел на нас оторопело, и чуть не визжа, начал по – второму кругу сообщать, да еще укоризны добавил, чего это мы сидим такие – сякие. А бригадир, окурка изо рта не извлекая, и говорит: «Максим Андреич, чего ж на место бежать, там сейчас парит нещадно, ни рефрена не увидишь. Вот давление сбросят, воду на пульте СИО перекроют, тогда милости прошу. Авария и авария. Все, что могло случиться, уже случилось. Конвертор поди уже повернули, чтобы в горловину не лилось. А вы бы лучше мужикам сказали, что бы один пост да сварку оставили на отметке». И вздохнул уже вслед уходящему молодому: «Эх, мальчуган, не суетись. Жена вот, говорят, у тебя молодая- красивая, вот об ней думай, да её люби. Пока не поздно».