(Что же касается песенной строчки моего знакомого, я её запомнил и по сей день применяю при каждом удобном случае, варьируя лишь интонацией. И даже нее думайте, мои милые, честные и добрейшие всевозможные оппоненты, по оглашенному поводу рылом своим интеллектуализированным в меня целить. Фраза, о которой идет речь – суть интересная и многофункциональная речевая конструкция, применимая не в прямую, но ассоциативно. Вкурили, надеюсь?) По-поводу же «как здорово, что все мы здесь сегодня» имею сказать следующее:

Опять же утверждаю, что ничего «здорового» в том, «что все мы здесь сегодня», не осталось в достопамятный год разделения общего стойбища на озера и луга. Луговое же становище, организованное впервые, было, в частности, вполне находчиво оснащено вырытыми явно не вручную выгребными ямами, напоминавшими взводные братские могилы, но предназначенными для удовлетворения самых, что ни на есть, естественных человеческих надобностей, свойственных, увы и ах, даже интеллектуальной элите общества. Обнесенные изгородями из черного, почти светонепроницаемого полиэтилена, ямы сии с перекинутыми поперек, от края до края, досками, источая соответствующие ароматы, являли собой некие интимные кулуары клуба духовно чистых и высоких умников, и умниц, где те и сиживали время от времени дружными компаниями и стайками. Вполне возможно, что впоследствии все приобрело более солидный вид, что ныне там вполне законно обосновались биодомики – пряники… Однако же… Однако… Память о ямах жива во мне, аки символ того, что всякая тварь пить – есть, и не только, – хочет; и отнюдь не «пепел Клааса стучит в моё сердце», но воспаряет туда неудержимо квинтэссенция всех мыслей и чувств высочайших, правда уже переходивших срок, выцветших, перегоревших и сброшенных в родную землю зловонным балластом. Браво, господа мои! Браво, бис и парад – алле… То ли еще было, толи еще будет! И под миазмы жидких, кашеобразных и глиноподобных откровений, слегка юродствовало, «мэтрствуя лукаво», якобы высокое жюри, на сцене в «занзибарье» клоунствовал вечерами, на правах родного, «быков немаленький оркестрик», под водительством сельдей, вполне еще сносно себя ведущих по сравнению с одним младшим околостоличным башибузуком, пытавшимся во время декламации виршеподобных фраз откровенно ковырять в большинстве телесных пазух своих и отверстий, а также сообщали почтеннейшей публике невероятные, пришедшие внезапно, откровения приглашенные коллективы с лидерами, имен коих сразу и не припомнить, однако несущих в себе упоминания черных чернил, белых белил, летних летяг и сольных солений. Публике в основном было по барабану, что и кого слушать. Она основательно поднаедалась – поднабиралась к вечеру, желая лишь плясать и веселиться под любую ритмическую основу. Да хоть под бубен, ё-моё… Мало того, потоки энергичных зрителей постоянно перемещались между озерами и лугами, очевидно в поисках истинного драйва и стойкого, не проходящего кайфа, благо расстояние между стойбищами легко преодолевалось с помощью обычной электрички. Два встречных людских потока то и дело сталкивались в пути следования, один в стремлении достигнуть заветных лугов, другой, опасаясь не пропустить очередной рейс желдортранспорта к озерам. Снизу, кряхтя, обливаясь потом, задыхаясь и при этом одухотворенно матерясь, перли вверх по крутому склону внушительной горушки, цепляясь за траву и хилые кустики чего-то там растущего, если руки были не заняты напрочь туристским скарбом, сверху, изрыгая хулу на дикую природу и не вполне радивых организаторов, в раздражении и злобе пытались спуститься к искомым лугам и при этом не споткнуться, не упасть, не покатиться вниз камушком, что сулило неминуемое приземление на койку в травматологическом отделении ближайшей больницы. Конечно, истинным ценителям жанра сии трудности искомых драйва и кайфа лишь прибавляли. Только вот среди почтеннейшей публики мало кто вообще понимал или даже хотел понимать, что оно такое – энтот самый жанр. Песня, дескать, она и есть песня то есть либо песня, либо нет. Вот и все «крытерии». А откровения, вроде «жизнь такая интересная штука», «война это плохо, а мир – хорошо», «раскройте друг другу объятия», никому никуда не упирались и носили для абсолютного большинства зрителей явно фиолетовый оттенок. Воистину, все происходящее нельзя было и наречь иначе, как дорогой ангела, что и сделал несколько позже в профильном телеэфире один неплохой вполне себе гитарист, настолько неплохой, что можно с полным основанием дать ему ранг виртуоза. И поскольку он музыкант, то ему всякая безответственная болтовня, суесловица и стилистическая белиберда, вполне простительны. Ибо он по другому делу спец, а в словесности, особенно изящной, полный… тюльпан. Исполать ему и всем иже с ним, делающим время от времени из песни дворянина арбатского двора композицию а ля эрикклептон. А вот никаких претензий к высокому жюри нет и быть не может. Упомянутый орган действовал строго в рамках отведенных ему, весьма кстати скромных, морально – нравственных возможностей. От этого и намеренно наплевательское отношение к некоторым дальним ходокам, и пристальное внимание к почти местному, на вид, возможно, что только на вид, голубоватенькому дуэту из близпыхтящего Ведроболтянска, и отсутствие необходимого кворума на прослушке под сосной, то есть прослушка поросят неумытых конкурсантов неким плешивым в шортиках, маечке и тапках – сланцах, в одиночку, вполуха, базаря при этом с откровенно декольтированным товарищем, сбоку подошедшим. Не было такого? С вами, дорогие мои, возможно и не было, а с иными – происходило. В частности – именно в означенное время. Следите за ассоциативной хронологией. И потом, сказано же, прентензиев не имеется. Подобное – не новость, но традиция. Обижаться нельзя, ибо глупо, запрещать говорить об этом – еще глупее.. И спорить тут не о чем. Вы при своем мнении, я при своем. Желаю здравствовать. Опять же – слова, тексты… Стихи? А зачем это в песне столь насыщенные стихи? Проще надо быть, понятнее. Вот ты, имярек мой уже знакомый, стихов наверное накропал – мама, не горюй? Правильно. Намолотил. И песен на полноформатный сольный концерт хватит, уж точно. Я такого и не напишу никогда. Зато умею рифмовать одно и тоже явление природы. А вот сосед слева, художник – аккордеонист, он знает чем амфибрахий от анапеста и прочей темадни отличается. Ты тоже знаешь? Похвально? Где ругань? Ах, темадня? Милый ты мой, темадня это всего лишь тема дня, без какой бы то ни было нецензурщины. Правильно, коллеги? Да, мэтр прав, что-то вы, братец, грузите публике мозг. Не стоит так. Вот, как стоит. И довольно дорого стоит, между прочим. Слушай, лабаю: «…а – а – астрава, кто же с этим паспорит? Са – а – амые лучшие а – а – астрава…». И, кстати, что это вы все время на стакан намекаете. Чуть, что не так, у вас один путь – в запой. А ведь сие не типично! Нет – нет. Совсем не характерно. Возьмите меня, например, я вот уже четверть века, как в рот не беру, в смысле не употребляю, конечно же, что за ухмылки в самом деле… А вы думаете у меня нет поводов пострадать, как следует? Да, сколько угодно, батенька вы мой. Ан, нет, не пью – с, не пью – с и вам не советуюс – с. Что? Какой метафизический образ? Какой символ? Ни – ни – ни, я не пью, а я – поэт все-таки, вы знаете, что меня недавно на одном сходняке литературном избрали королем поэтов? Так вот, я поэт, я не пью, и вы тоже не должны пить. И даже упоминание о зелье мерзопакостном… ой, как вспомню, до сих пор мутит, как я жрал… ведрами ведь глушил… из стихов вытравить. Вот тогда… тогда… тогда… возможно… хм-м… король, а, король, королек, как я его называю, ха – аха – ха… ну, ладушки, получили по ушам, ступайте, кто следующий? А что вы думали? Не до церемоний. Сами знаете, «…писательские продотряды поэзию…». Вот-вот, правильно, верно.