СТИХИ " Ветер выел следы твои на обожжённом песке " Жить розно и в разлуке умереть. М. Лермонтов Ветер выел следы твои на обожжённом песке. Я слезы не нашёл, чтобы горечь крутую разбавить. Ты оставил наследство мне — отчество, пряник, зажатый в руке, И ещё — неизбывную едкую память. Так мы помним лишь мёртвых, кто в сумрачной чьей-то судьбе Был виновен до гроба. И знал ты, отец мой, Что не даст никакого прощенья тебе Твоей доброй рукою нечаянно смятое детство. Помогли тебе те, кого в ночь клевета родила И подсунула людям, как искренний дар свой. Я один вырастал и в мечтах, не сгоревших до тла, Создал детское солнечное государство. В нём была Справедливость — бессменный взыскательный вождь, Незакатное счастье светило все дни нам, И за каждую, даже случайную ложь Там виновных поили касторкою или хинином. Рано сердцем созревши, я рвался из собственных лет. Жизнь вскормила меня, свои тайные истины выдав, И когда окровавились пажити, росчерки резких ракет Зачеркнули сыновнюю выношенную обиду. Пролетели года. Обелиск. Траур лёг на лицо… Словно стук телеграфный я слышу, тюльпаны кровавые стиснув: «Может быть, он не мог называться достойным отцом, Но зато он был любящим сыном Отчизны…» Память! Будто с холста, где портрет незабвенный, любя, Стёрли едкую пыль долгожданные руки. Это было, отец, потерял я когда-то тебя, А теперь вот нашёл — и не будет разлуки… " Мирозданье сжато берегами " Мирозданье сжато берегами, И в него, темна и тяжела, Погружаясь чуткими ногами, Лошадь одинокая вошла. Перед нею двигались светила, Колыхалось озеро без дна, И над картой неба наклонила Многодумно голову она. Что ей, старой, виделось, казалось? Не было покоя средь светил: То луны, то звёздочки касаясь, Огонёк зелёный там скользил. Небеса разламывало рёвом, И ждала — когда же перерыв, В напряженье кратком и суровом, Как антенны, уши навострив. И не мог я видеть равнодушно Дрожь спины и вытертых боков, На которых вынесла послушно Тяжесть человеческих веков. " Тревога военного лета " Тревога военного лета. Опять подступает к глазам Шинельная серость рассвета, В осколочной оспе вокзал. Спешат санитары с разгрузкой. По белому красным — кресты. Носилки пугающе узки, А простыни смертно чисты. До жути короткое тело С тупыми обрубками рук Глядит из бинтов онемело На детский глазастый испуг. Кладут и кладут их рядами, Сквозных от бескровья людей. Прими этот облик страданья Мальчишеской жизнью твоей. Забудь про Светлова с Багрицким, Постигнув значенье креста, Романтику боя и риска В себе задуши навсегда! Душа, ты так трудно боролась… И снова рвалась на вокзал, Где поезда воинский голос В далёкое зарево звал. Не пряча от гневных сполохов Сведённого болью лица, Во всём открывалась эпоха Нам — детям её — до конца. …Те дни, как заветы, в нас живы. И строгой не тронут души Ни правды крикливой надрывы, Ни пыл барабанящей лжи. " Далёкий день. Нам по шестнадцать лет " Далёкий день. Нам по шестнадцать лет. Я мокрую сирень ломаю с хрустом: На парте ты должна найти букет И в нём — стихи. Без имени, но с чувством. В заглохшем парке чуткая листва Наивно лепетала язычками Земные, торопливые слова, Обидно не разгаданные нами. Я понимал затронутых ветвей Упругое упрямство молодое, Когда они в невинности своей Отшатывались от моих ладоней. Но май кусты порывисто примял, И солнце вдруг лукаво осветило Лицо в рекламном зареве румян И чей-то дюжий выбритый затылок. Я видел первый раз перед собой Вот эту, неподвластную эпохам, Покрытую сиреневой листвой Зверино торжествующую похоть. Ты шла вдали. Кивали тополя. И в резких тенях, вычерченных ими, Казалась слишком грязною земля Под туфельками белыми твоими… Но на земле предельной чистотой Ты искупала пошлость человечью, — И я с тугой охапкою цветов Отчаянно шагнул тебе навстречу. |
