По берегу Имаи стояла большая и богатая деревня Селище, напротив ее на другом берегу благоденствовала деревня Заречье. Три речки одна по-за другой впадали в большую реку сразу за деревней. Но деревни эти с затоплением Рыбинского водохранилища расселили, дома были перевезены в Потеряево, стоявшее на высоком холме. С той поры в нашей деревне появились края, которые получили весьма оригинальные названия в устах деревенских острословов: Старая и Новая Деревни, Притыкино, Подгорье, Замостье, Шапкино и еще одно название, которое произносилось только шепотом на ухо друг другу. Название это, как бы теперь сказали «18+». И я не стану его здесь называть.

Самая загадочная и таинственная река – Судьбица. Начиналась она в дальних краях и имела в начале своем другое называние – Судебка. Но на подходе к болоту словно ныряла в него, скрываясь под моховым покровом, лишь изредка открывая черные бездонные окна, и снова пропадала, и текла невидимо многие километры. Потом вырывается она на волю уже полноводною и сильною и долго течет вопреки большой реке рядом с нею, но в противоположном направлении…

Самая обжитая река – Имая, на ней сохранялись еще остатки трех мельниц с глубокими омутами и заводями, и одна мельница была действующей, на которой царил деревенский мельник Костыгов.

У мельницы всегда стояли подводы с зерном, которое везли со всей округи. Тут был своеобразный деловой и культурный и, как бы теперь сказали, досуговый центр.

В омутах булькались мужики с бреднем, на берегу варили уху, тут же пиликала гармошка, и стоял оглушительный хохот, потому что на мельнице, как не остановимая вода, рождались и уходили в историю байки, бухтины, побасенки о также не остановимо проистекавшей деревенской жизни.

Обычно в конце июля воду из мельничной запруды спускали, поднимая для ремонта деревянные ставни, запиравшие сток. Вода бурным потоком устремлялась в образовавшийся проем, у которого мужики ставили невод с огромной чупой, в которую битком набивалось рыбы. Рыбу ту волокли на берег, делили на всю деревню, а из остатков варили общую уху и устраивали пиршество с выпивкой, гармонью и плясками…

От нашей деревни до большой реки было не более десяти минут ходу. Сначала полем, потом нужно было спуститься в низину, поросшую темным ельником, пересечь ее, и открывалась величественная картина полноводной Шексны.

Еще совсем недавно реку перекрывала плотина, бетонные плиты и гранитные валуны которой виднелись в воде. Здесь был один из многочисленных шлюзов старой Мариинки, искусственной водной системы, которая была главной водной дорогой, построенной еще при царе Горохе в прежней России.

Но скоро эта система перестала удовлетворять нуждам страны. Началось строительство новой. Старый канал вместе со своими шлюзами уходил под воду.

И только несколько старинных, преимущественно деревянных шлюзов от старого канала сохранялись, как чудо. И среди них был и наш шлюз Судьбица на Шексне.

От старого шлюза оставался лишь песчано-гравийный насыпной островок, на котором стоял домик смотрителей шлюза Голубевых.

Как обычно по выходным они топили баню, дым веселыми куржавчиками поднимался в небо, отчего остров казался большим пароходом, плывущим без устали в неведомые края.

С островка по деревянным воротам можно было пройти на берег, где стояло несколько типовых домов, в которых жили семьи Смелковых и Агапитовых так же бывших работников канала, оставшихся без дела. Они не уехали лишь потому, что были не в силах расстаться с привычным бытом и очарованием близкой воды.

Всю зиму каждое воскресенье мы ходили на шлюз париться в бане. С осени, пока лед не покрывало снегом, ходить по реке было необычайно волнующим и интересным занятием. На мелководье видно было, как тугие струи реки шевелили воздушные пузыри подо льдом. Рыба почему-то шла на мелководье, и залив представлялся огромным аквариумом, в котором плавали ерши, окуни, налимы и щуки. Они не боялись нас, хотя в эту пору деревенские жители ходили на лед глушить деревянными колотушками налимов.

…После бани пили чай у Голубевых или Агапитовых. И тут было не переслушать увлекательных рассказов о загадках и тайнах речных омутов и бучил.

Старик Голубев рассказывал, что на глубине у шлюзовых ворот с незапамятных времен живет то ли гигантский сом, то ли сам водный дух – Чарандак. Мол, время от времени показывается он у шлюзовых ворот, распускает по течению моховую гриву свою, и снова канет в бучило.

А по весне, как только начнет солнце плавить снега, выбирается Чарандак на лед и отправляется с ревизией по всему каналу: пересчитывать белых коров – коих потом все лето будет оберегать и пасти.

Белые коровы – это гигантские рыбы – белуги, которых в прежние времена было немало, но плотины и шлюзы перегородили им путь из морских пастбищ. И что, осталось этих удивительных гигантских рыб у нас всего несколько штук. Вот и пасет их, бережет Чарандак. Пойдет весной по льду, и от шагов его лед трещит, и трещины бегут впереди водного духа. А он в трещины заглядывает, будит своих коров.

…Вот такой сказочный мир деревни, уютный и обжитый. Клуб, магазин, родильный дом, почта, сыроварня с ледником для сливок, галдарея с колхозными припасами и семенами, овинами для сушки зерна. Сердцем деревни была колхозная контора, в которой царствовал наш председатель, Александр Иванович Кошкин, герой войны, крутой хозяин, под предводительством которого наш колхоз «Победа» гремел своими достижениями на всю область.

А еще был колхозный сад с кислыми, но невероятно вкусными яблоками, конюшня с гордостью всего колхоза жеребцом Маяком, которому на районных бегах не было равных…

Скотные дворы с бычатником, в котором обитал грозный огромных размеров бык Малыш. Вот о нем-то, дававшему породу всему коровьему стаду, я потом расскажу особо.

Деревенская жизнь и весь окружавший ее мир с реками, лесами, болотами, которые с малых лет были знакомы нам, казался настоящим чудом. У меня было такое ощущение, что я купаюсь в любви и неге этого мира.

Я страстно любил рыбачить. Под вечер, возвращаясь домой с мельничного омута с богатым уловом, я неизменно пел, песни сами рождались в моей груди, и не петь их было невозможно. Эхо отражалось от стоящих кругом лесов и возносило мои радостные песни в небо, где уже загорались пока еще не яркие звезды.

Вечерами у нашей соседки бабки Маши Мосяевой сумерничало пол деревни. Пока темнота еще не накинула на деревню свой черный мешок, но день уже отгорел, чтобы сэкономить на керосине, шли к бабке деревенские старики и старухи, молодцы и молодицы, ребятня и мелкая челядь. И весь этот народ приобщался к деревенскому единству, к этой большой и дружной семье.

Вот где было торжество устного рассказа … Я до сих пор помню всякие деревенские истории, рассказанные на этих сумеречных посиделках, и так хочется собрать их и поведать идущему за нами поколению, которое катастрофически теряет умение общаться.

Рассказывали всякие бывальщины, поверья и сказки. Бывало, на печке лежишь и ноги под себя подбираешь, как бы какой Леший-Водяной тебя за ногу не ухватил.

Дед Константин, белый, как лунь, рожденный еще в девятнадцатом веке, постоянный гость посиделок. Сколько ему было лет, представить трудно. Но я запомнил его стоящим в телеге, которую несла по дороге лошадь. Высокий, костистый, в развевающейся на ветру полотняной рубахе он был красив, как римский император в колеснице, железной рукой удерживающий поводья взбесившейся лошади.

Слушать его можно было бесконечно.

…Потом провели в деревне свет. Беседы стали все реже, но появилось радио. Вечерами родители мои уходили гостевать и наказывали мне записать программу радиопостановок. И вот один в темном доме, прильнув к светящемуся экрану, я отыскивал стрелкой какую – либо радиостанцию и замирал в восторге, слушая волшебную музыку радиопостановок про капитана Немо или Ихтиандра…

Воображение уносило меня в диковинные страны, погружало в изумрудные моря полные рыб и жемчужных раковин…