…Вышла луна, стало светло, как днем. С волнением и трепетом, я вступил под своды волшебно украшенного Большого Леса, заиндевевшего и оцепеневшего от мороза. Мне было немного страшновато, но одновременно покойно и радостно, словно лес этот был моим домом, который хранит от всяких внешних невзгод.
Я прошел, наверное, километра полтора в звенящей тишине. Время от времени пушечно лопались от мороза стволы деревьев, не успевших избавиться вовремя от лишней влаги, да скрипел снег под моими валенками. Еще километров пять… – и засветятся в ночных полях окна родной деревеньки.
И тут в глубине леса раздался леденящий душу крик:
– Пу-у-го-о!
Этот крик, как удар колокола отозвался во всех концах леса и вернулся обратно.
– Пу-у-го-о!
И вслед за этим криком по лесу раздался зловещий раскатистый смех:
– Ух-ха-ха-а!
Сердце мое скатилось было к пяткам, но тут же вернулось.
– Это же филин кричит! – Догадался я. – Филька перелещается!
Я снова пошагал по скрипучему снегу к дому.
Этого филина знала вся наша деревня, хотя он и жил в дупле огромной ели Большого Леса, которой было уже лет триста.
Он жил одиноко. Не поддерживал отношений ни с кем из обитателей этого хмурого елового леса. Многие обитатели были для его просто пищей: мыши, летучие мыши, птицы.
И только по весне в гулких сводах освободившегося от снега леса леденящими криками подавал он весть своей пернатой ушастой братии, что еще жив и готов к продолжению рода.
У него была хорошая память. Он много знал и помнил. Однажды его подстрелил охотник, перебив свинцовой дробью крыло. Филин спрятался в зарослях молодого ельника так, что собака охотника не могла добраться до него. А нашел его уже обескровленного и измученного наш деревенский пастух дядя Паша Велесов, ходивший в лес за убежавшей коровой.
Он посадил филина, уже не способного сопротивляться в рюкзак, и вынес в рюкзаке домой в деревню. Одна ушастая голова торчала из рюкзака, но и она вызвала переполох пернатого населения деревни: кур, ворон, ласточек и сорок. Они тучей носились над пастухом и сидевшим в рюкзаке филином и заполошно кричали. Но пастух в обиду своего нового лесного товарища не дал.
Дома он вправил филину крыло, сделав из лучинок шину, чтобы быстрее срослись кости. Накормил рыбой, напоил водицей… Так между человеком и птицей возникло особое доверие.
Оставлять дома раненую птицу Велесов не решился, и утром филин отправился на правом плече пастуха в поскотину, вцепившись в фуфайку своими железными когтями. Он был роскошно красив: мраморный с голубым отливом с темными вкраплениями, луноликий с огромными оранжевыми глазами и задорно точащими ушными перьями над головой.
Филин не так хорошо видел в утреннем свете, как ночью, мир представлялся ему размытым, и он крутил головой, пытаясь получше разглядеть его.
Через неделю филин уже начал подниматься на крыло. В ночном, когда пастух со своей собакой дремал у костра, филин заступал на дежурство. Он садился на изгородь и обзирал ночные окрестности. Ничто не ускользало от его всевидящих оранжевых очей, ни мышь полевка на земле, ни летучая мышь в воздухе.
Он увидел, как вышла из лесу к стаду, хоронясь в кустах, знакомая волчица, владычица Кащеева логова. Она была тоща, шерсть на ней висела клочками, голодные глаза сверкали в ночи, а с оскаленной пасти скатывалась слюна.
Выждав момент, бросилась она на теленка, и вслед за ней метнулись к стаду молодые волки. Теленок, сбитый с ног, жалобно закричал, трубно заревела корова-мать. Опустив рога, она устремилась спасать телка, атакуя волков. Но нападающих было много, и они не позволили корове придти на выручку, хватая ее за ноги и преграждая путь.
И тут филин, сидевший на изгороди, взмыл неслышно над землей и, стремительно пролетев над стадом, вцепился в волчицу железной хваткой.
Волчица бросила теленка и, стремясь избавиться от птицы, перекатилась через голову, подминая собой филина, но это не спасло ее от капкана когтей.
На шум прибежал пастух, вооруженный одним лишь посохом.
Велесов ударил волчицу посохом. И та, развернувшись, щелкнув в ярости зубами, побежала к лесу. Филин все еще не отпускал свою жертву. Вслед за ней трусливо, поджав хвосты, помчались остальные волки…
– Пуго! —Закричал пастух. – Оставь их.
Филин словно понял своего спасителя и, разжав когти, взмыл в ночное небо.
Волки под свист и улюлюканье пастуха улепетывали к лесу.
Пуго давно знал эту разбойную семейку. Она обитала за большим Ванеевским болотом на Кащеевой согре в завалах буреломов. Когда выходили они на свой промысел, ничего живого в лесу не оставляли, разоряя гнездовья птиц, устроенных на земле, давя без пощады и счету молодь кабанов и лосей, загоняя в трясины взрослых секачей и сохатых, которых в открытом бою им было не взять… Не брезговали они и деревенскими собаками, таскали овец и ягнят, нападали на телят и даже на лошадей…
Они выходили из болота по Старой Гати, которая была устроена когда-то крестьянами из кондовых сосновых стволов, казалось бы, не подверженных гниению. Но против болот не устояло даже сосновое смолье. Гать со временем местами сгнила, и дорога эта стала таить в себе опасность навеки погрузить путника в болотную пучину.
В самом дальнем углу болота, куда иной раз заносили филина крылья, был остров, на котором когда-то обособленно и замкнуто жили люди. Может быть, это и было то самое таинственное Великое Село, про которое даже Пуго почти ничего не знал.
…Крыло у Пуго скоро совсем поправилось и Велесов вечером отнес его в лес. И снова Пуго стал жить в дупле старой ели, по ночам охотясь на мышей.
Волки
И вот шагаю я лесом, тороплюсь.
– Пу-у-га-а! – Снова раздалось в лесу. Но я даже не вздрогнул на этот раз.
Чего мне бояться нашего деревенского филина? Но не прошел я и половины Большого Леса, как совсем рядом раздался волчий вой, да такой, будто целый хор голодных на спевку собрался…
Волки! Пыжик сразу сунулся мне в ноги, хвост поджал, скулит жалобно. Видимо, встречался с ними в прошлой жизни…
Чего делать? До деревни еще километра четыре, не добежать…
Подавляя страх, я прыгнул с дороги в снег и начал пробиваться по сугробам к большим елкам, хорошо они росли рядом.
Подхватил я под одну руку щенка и полез по веткам повыше. А волки – тут, как тут. Меж елок серыми тенями снуют, зубами щелкают.
И вот сижу я на елке и понимаю, что надежды на спасение нет. И что удивительно, не страшно ни сколько. Мороз так сковал – себя не чувствую, только щенка к груди прижимаю негнущимися руками. А потом и вовсе теплей стало, вроде бы, дрёмa одолевать началa… Сладкий такой сон, будто дома на перине…
И тут слышу, возле лица моего словно ветерок пролетел. Открываю глаза – филин рядом кружит. Сел на ветку и хохочет.
– Ух-ха-ха!
Прошло немного времени, а у меня глаза опять закрываются.
И тут опять этот хохот.
– Э-э, да ведь это он мне спать не дает.
И тут вижу: срывается Пуго с ветки и пикирует прямо на волчицу.
Та он него в сторону шарахнулась, только клыками щелкнула, пыталась в прыжке ухватить птицу. Да не тут-то было.
Волки как по команде в круг сгрудились, ощерились, так что филину стало невозможно нападать на них. Кто-нибудь да успеет перехватить птицу на подлете. И тогда останутся от моего защитника одни перья да когти…
Сидят волки, смотрят на меня голодными глазами, напротив филин на суку оранжевыми глаза сверкает, будто в переглядки с волками играет, и только мои глаза слипаются, веки словно свинцовые…
Я не видел, как исчез Пуго. Я словно провалился в забытье. И в это время руки мои разжались и, слабо взвизгнув, мой Пыжик полетел вниз.
Тотчас внизу раздалось злобное рычание и отчаянный визг щенка. Волки в мгновение ока разорвали его на части. Я был в таком отчаянии, что готов был прыгнуть с елки вслед за ним. И только вид этой кровавой сцены остановил меня.
