Ранним туманным утром раздалось несколько взрывов снарядов. Метрах в пяти от меня на деревенской улице упал осколок снаряда – длинный (сантиметров 15), и узкий (сантиметров 5). Осколок упал плашмя и даже не врезался в землю.

Из-за мальчишеского любопытства я схватил его руками и сильно обжёгся. Осколок оказался горячим.

По улице проскакали три советских кавалериста в развевающихся плащпалатках – разведка. Через несколько часов пошли наши войска. Описать встречу жителей с нашими войсками НЕВОЗМОЖНО!

В деревне началось восстановление всего и вся. Сегодня, в зрелом возрасте, я удивляюсь, как многое восстанавливалось ни на чём, ни из чего… Например, в октябре месяце я уже ходил в школу, в первый класс. Появился директор школы Фёдор Егорович Терещенко (в армию он не призывался – был очень близорук). Школы, как таковой, в нормальном понимании этого слова, не было. Занимались дети по хатам. Хаты подбирались небольшие и в которых семьи поменьше, преимущественно старики. Не знаю, платили —ли старикам за такое «квартиранство», но главная плата им была – ДРОВА. Привезти их из леса старикам было не на чем и некому – кого из их семьи убили, кто был на фронте.

Школьные парты пожгли немцы. Они летом и осенью 1941 года жили в школе. К 1943 году более или менее целое здание осталось старой ещё земской школы. Но и в нём не было полов и печей. Их сняли жители из соседних сожжённых немцами деревень и приспособили в землянках на месте пожарищ.

«Парты» нам сделали из досок деды. На ножки – крестовики были положены две струганных доски метра по 3—4 длиной, и за ними сидели по 4—5 школяров.

Классные доски тоже сделали деды. Но они были не окрашены. Да в этом и не было необходимости. На белой доске было лучше видно то, что учительница писала древесным углём – мела не было. Не было тетрадей. Писали на газетах. Мне попалась книга «Вопросы ленинизма» И. В. Сталина с большими пробелами между строк. Листы с этой книги на контрольные работы я давал лучшим друзьям.

Чем писать – дело обстояло ещё хуже. Производство перьев для письма освоил наш «Кулибин» Алексей Василенков. Перья он делал из полоски дюраля, которая по технологии была в НЕМЕЦКОЙ КАСКЕ. Вопрос был решён! А чернил – то нет! И сделать их было не из чего. Делали из сажи, но наша писанина стиралась с бумаги – пока учительница несла до своего дома для проверки… Сенсацию произвёл Василий Казаков. Домашнее задание он написал заячьей кровью из зайца, которого он поймал петлёй в лесу. Обрадовались, и кто мог стали писать кровью. Видно было плохо, бледно. А через три дня наши бумажки, на которых писалось кровью, так протухли, что учительница нам категорически запретила писать такими «чернилами».

Учебников не было никаких. Всё, как говорил герой актёра Леонов в фильме «Большая перемена», записывалось на «корочку». Первый учебник к нам пришёл, когда я был уже в 4 классе. Это был учебник «Неживая природа». Их было два – один у учительницы, второй – у меня, так как я жил в центре села, и ходить читать учебник моим соклассникам было удобно.

За лето 1944 года старики отремонтировали полуразрушенные школьные здания и сложили печи. Печи появились, а дров – то нет! Зиму 1944 – 45 года мы шли в школу и каждый нёс с собой два полена дров. Учительница вела урок, а дежурный сидел у топки и топил печку. Накануне её нечем и некому было топить. И вообще за 10 лет учёбы в школе в 1943 – 1953 годах я ни разу зимой не сидел за партой без верхней одежды.

Позже дрова для школы мы – ученики заготавливали сами. Мужчины были на войне. В селе появились только безрукие и безногие земляки – фронтовики. Ученики 5—7 классов считались старшеклассниками. Из – за оккупации мы – то и были старше обычных, «мирных», школьников на два года. Зато младшие классы исправно носили из леса по 2 – 3 штакетины на школьный двор.

А вот весенние каникулы в иные годы у нас бывали по два раза. Они объявлялись в самую распутицу, так как многим ученикам из соседних к школе деревень и хуторов нужно было ходить через лога и овраги, по которым бушевала осенняя вода. Но вдруг возвращались морозы. Всё опять замерзало. Время каникул проходило, и вдруг снова становилось тепло, опять бушевала вода и в школу пройти было нельзя. Вторые каникулы получались сами собой!

Экзотично были одеты школьники. Все поголовно – в лаптях, в домотканой ряднине. И счастлива была та девочка, у которой появилась юбка из пятнисой немецкой плащ-палатки…

Всё постепенно, с каждым годом улучшалось. Но долгие годы неимоверный труд был у наших матерей. Война страшная, тяжёлая, кровавая работа. Но страшный, лошадиный, титанический труд наших матерей, по – моему, недооценён.

В 1943 году после нашего освобождения от оккупации возродился колхоз. Возродился ни на чём. Благополучие колхоза долгие годы в отсутствие техники зависело от животного тягла.

А в нашем селе численностью около 300 домов после освобождения от оккупации остался один кобель по кличке Барбос в семье Лобановых. Барбос был древний, мне ровесник. Страшно не любил тех, что едет на мотоцикле или велосипеде. У оккупантов этот вид транспорта был очень распространён. Барбос из лопухов из – за кювета бросался на проезжающих, хватал за ногу, стаскивал на землю и пулей бросался под амбар. Немец не успевал применить оружие.

Два раза партизан Барбос был всё же ранен, но своё правое занятие не бросал.

Кроме Барбоса, в семье были ещё кошки. Но на таком «тягле» поле не вспашешь… Поэтому наши матери и мы-пацаны землю пахали на себе. Плуг можно было тянуть не менее, чем 8 (восьми) человекам, а борону – 3 (три).

Колхозное поле почему – то запрещалось пахать на себе плугом. Наряд женщинам бригадиром давался копать лопатой колхозное поле. Но это было труднее и медленнее, чем плугом. Поэтому женщины прятали плуг в кусты, а когда бригадир уходил, плуг извлекали из кустов, и колхозное поле пахали плугом на себе.

Кроме колхозного поля были свои приусадебные участки, которыми жили. Их обязательно нужно было вспахать. Из колхоза ничего не получали. В колхозе ничего не было.

Если плуг тащили 8 женщин, значит нужно было вспахать 8 приусадебных участков по – очереди. Свои участки пахали до и после работы в колхозе. Утром и вечером.

Пахали колхозное поле не каждый день. На следующий день отдыхали. «Отдых» заключался в том, что нужно было с мешком в лаптях по грязи идти на ближайшую железнодорожную станцию Пригорье в 25 километрах от села и оттуда нести пуд (16 кг) семян ржи для посева. И так – всю весну.

С конца лета и осенью женщины серпом жали зерновые, лопатами выкапывали картошку. В это тяжёлое время года много обязанностей лежало на детях. Я должен был прополоть огород, полить грядки принесённой из речки водой, насобирать щавель для щей. Но самое трудное было добыть дрова для топки печи – к этому времени дрова, привезённые матерью из леса зимой матерью на санках, уже кончались…

Легче было мальчикам. Мы, мальчики 10—12 лет от роду, уже были в состоянии смастерить какую – нибудь тачку. Но из чего сделать? Нет колеса… Я однажды на зависть сверстникам смастерил тачку, приспособив вместо колеса немецкую телефонную катушку!

…Девочки же носили топливо на плечах.

Иногда мы, пацаны, «отдыхали». С тачками в лес не ходили, а залезали на деревья в деревне и срубали с деревьев сухие сучья- где они были. Сырые сучья рубить не могли – получишь «ботога» от деда Макара.

Основная масса топлива заготавливалась зимой. Зимой работы в колхозе было значительно меньше, и наши матери старались использовать это время для заготовки дров на лето.