Без всякой натуги, будто так и положено, Никита упал прямо в пропасть без конца, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Он успел разглядеть красное лицо гудящего священника и бабушку с пятнами никитиной крови на белом платке. Бабка все твердила заученные за последние два года ее воцерковления молитвы, старая ведьма всю жизнь проработала конструктором в бюро и в церковь пошла за компанию с соседкой, которая вообще ходила сюда 5 раз в год, из которых три – за освященной водой и фруктами. Стоял внизу и Денис, но он не любил пялиться куда-то, когда туда смотрит толпа. Он удивленно поджал губы, пошел дальше и Никиту не узнал.
Кони и люди
– Я не понимаю, что происходит.
– Да ты не пытайся понять, чувак, ты направо поверни.
– Это пиздец, Миш. Сидеть за рулем и ехать, куда говорят, и ни черта не знать.
– Я бы попытался тебя понять, только вот прав получать не хочу. Теперь вот за тем поворотом.
– Ох, красота какая.
– Вот-вот. Останови у столба. Отлично. Серый, сиди здесь, я на пять минут.
– Ты бы все-таки сказал, зачем мы здесь.
– Да забей, я скоро.
Миша хлопнул дверью, потом еще раз, и все-таки закрыл. Побежал в сторону ипподрома.
Сергей опустил дверное стекло. Он курил и думал о Таниных подмышках. Невинное такое увлечение. Каждый идиот может пялиться на дойки очередной коровы, или на задницы эти. На хрен. Другое дело наблюдать изгибы рук, плавно переходящие к телу, и мышцы, и ямочка, по-своему интересны ключицы. Да… «Девочка на шаре», вот произведение искусства. Он купил себе репродукцию, когда ездил в Петербург. Повесил на стене в спальне. Девушки, попадавшие в спальню, отмечали его вкус и удачное расположение картины. Сергей же думал о подмышках. Была у него одна мыслишка, но он даже не знал, как подвести Таню к этой мысли. Наверное сначала нужно вино, и разговоры о картине. А потом подмышки. Рассказать ей о неизведанных красотах женского тела, о своей страсти, и потом…
– Миша, господи боже, что это вообще за…
– Спокойно, уважаемый. Вы коня раньше не видели?
Миша восседал верхом на коне, однозначно на коне.
– Черт, да, видел, но не на улице. То есть и на улице, но вот так вот…
– Хватит тебе нервничать! Я просто давно думал, вот представь: два благородных господина, вот как мы сейчас, едут на прогулку. Беседуют о музыке, о живописи…
Сергей вздрогнул.
– Чувак, я вот понял сейчас только то, что ты ебнулся. Причем окончательно.
– Проявите зачатки воображения, Сергей Валентинович. Повторяю. Два господина на своих скакунах ведут неспешные беседы. Поезжай вдоль тротуара, мы с Бураном поскачем рядом. Такого ты никогда не испытывал, согласись. И не испытал бы, если бы не купил машину с правым рулем. Это судьба, почтенный.
Конь фыркнул. На мостовую тяжело свалились комья навоза. Сергей замер еще только на секунду, а потом завел машину и начал разворачиваться назад прямо через двойную сплошную. Миша дерзко поставил коня на дыбы и крикнул:
– Вы определенно дурак, Сергей Валентинович! Фетюк!
Домой Сергей вернулся к вечеру. Таня смотрела телевизор, сидя в майке без рукавов. Увидев Сережу, она подняла руки и сладко потянулась. Сергей даже не взглянул на нее, а пошел сразу на кухню. Там он взял три бутылки пива, и только потом вернулся в гостиную. Сел рядом с Таней на диван, открыл первую. И вдруг поменялся в лице, будто вспомнил о чем-то.
– Танюш, хочешь пива?
– Конечно, Зай, дай одну.
– Тань знаешь, давно хотел с тобой обсудить… Вот картина, «Купание красного коня», знаешь?
– Ч-чего? Ну в смысле знаю. А что ты хотел обсудить?
– Блядь. Дай я тебя пощекочу, что ли.
Проповедники
– Поверь, она тебе не понравится.
– Тогда пойдем куда-то еще?
– Нет-нет. Тебе нужно ее увидеть.
Они поднялись по ступеням и позвонили в дверь. Открылась она только после третьего звонка.
– Сюзи! Привет! Сколько лет…
– Ну ты и сука, Олежка!
Женщина за дверью бросила тапок, и начала прикрывать лавочку. Ну уж нет, веселье только началось. Олег позвонил в дверь снова. Открывалась она нехотя.
– Сюзи! Моя ты радость, хватит дуться, мы с Жанной хотели чайку попить а ты…
Сюзи и впрямь стало неловко.
– Ты мудак, Олежка. Заходи, Бог с тобой. И суку свою заводи.
Жанна злилась непереносимо. Они вошли в квартиру.
– А все не так уж плохо, нет? – сказал Олег, оглядываясь на стены.
– Олег, ты лучше молчи. Кот сдох позавчера, перешагните ласково, я его любила.
– Ты всегда была ласкова, Сюзи. Вот мы с Жанной…
– Перестань, я не Сюзи. Я тоже Жанна, имею право на имя.
– Глупая ты, Жанна справа, а ты моя Сюзи.
Терпение Жанны переполнялось.
– Олежик, котик, я не понимаю, что мы здесь делаем?
– Жанночка, ты же хотела кунилингуса?
Сюзи отреагировала незамедлительно.
– Олег, лучше сразу иди в жопу со своим маразмом.
– Девочки, девочки! Зачем кипятиться? Попейте чаю.
Они выпили чаю.
– Вы такие красивые сегодня. Особенно ты, Жанночка. Особенно ты, Сюзи.
– Олег, я – Жанна.
– Конечно, Жанна. Мы все так близки сегодня.
Жанна была рядом.
– Сладкий мой, я так тебя люблю.
– Мы все тебя любим. Сюзи, любовь моя, иди к нам.
Сюзи молчала.
– Такой чудный вечер, Сюзи.
Он так дивно улыбался. Сюзи смотрела на него. Смотрела на Жанну. Так юна, так прекрасна. Она подошла к ним.
– Жанна, ты действительно красива. Я рада за вас.
– Девочки, сестринский поцелуй! Я так вас люблю.
Сюзи приникла к губам.
Вечер шел к концу. Близилась ночь.
Жизнь в неудобной позе
– А один вот так вот пришел на работу, и сказал, что больше работать не будет.
– Ну сказал и сказал.
– А потом пошел в магазин и купил себе самурайский меч…
– Катану, ага. И что?
– А ничего. Мы к нему зашли в гости через неделю, а он садится под своим плазменным телеком. На коленях, значит, меч этот. По ящику – «Андрей Рублев». В руках у него эти вот палочки для суши.
– Хаси.
– Они так называются?
– Ага.
– О как. Так он этими палочками сидит и что-то себе выстукивает. Говорит, записывает саундтрек. В общем, послушали мы и ушли. Он так жил-жил вроде, я ему звоню – на работу он и не думал устраиваться. Сидит себе, деньги кончаются, ус не дуется и черт с ним. Оброс, кстати, шо песдец. Да, так вот, месяца через три, деньги у него закончились совсем. Он сидит, понимаешь, во всей этой роскоши-плазма, мебель, гардины за тридцать штук. Жрать нечего. На последнюю тысячу накупил сигарет, пива и жетоны на метро. И стал ждать смерти. Натурально вот так вот. Я прихожу, а он мне: «Настоебало все, Саша. Иди на хрен отсюда». И тут к нему Оля повадилась ходить.
– Да ладно.
– Я серьезно. Так более того. Едет к нему эта фигурка, личико в гости, а в руках у нее плетеная сумка. А в сумке кастрюля. А в кастрюле блядь БОРЩ.
– Улет.
– Сам охренел. Ну, само собой, дело борщом не ограничилось. Она так сходила к нему раз, второй, да так и осталась.
– Живет у него?
– Да. И работает за него, а он сидит себе, саундтрек пишет. Она ему с посиделок палочки притаскивает. Плачет каждый день. Жалеет.
– Нда. Ну ничего так история. Только к чему рассказал? Мы о рыбалке говорили, не?
– Ну да, о рыбалке… Забудь. Вот ты мне лучше скажи-мы с тобой, два взрослых незакомплексованных человека, так?
– Без пизды.
– Воот. И если я, допустим, хочу посрать, я тебе скажу: «Хочу посрать». И пойду. Нормально ведь?
– Нормально.
– Так почему никто тебе никогда не скажет: «Чувак, посиди тут, я пойду подрочу.» Это что, хуже, чем срать? Менее естественно?
– Ну, блин. Я хрен его…
– А я, между прочим, подрочить хочу.
– Так иди, че.
– Да нет уж, спасибо.
Здравствуй, солнце!
В гостиной домика-музея стоял стол, стул с подлокотниками и небольшой диван. На стене висел портрет поэта, который когда-то жил здесь. Лицо его было похоже на комод, полный ненужной одежды. Под портретом, в соответствии с завещанием, висела золоченая табличка с надписью: «Здравствуй, небо! Здравствуй, солнце! Булка хлеба, свет в оконце». Из свидетельств современников совершенно ясно, что он был скрытым гомосексуалистом. А возможно и педофилом. Многие также предполагали, что и его собака была к нему привязана не просто так.
