Приличия были соблюдены. Поклонники, видя, что Вероника никого не замечает вокруг, кроме нового знакомого, один за другим разбрелись. Последним, злой и ворчливый, точно разбуженный во время спячки медведь, залпом осушив несколько бокалов игристого вина, ушёл Мадиров.
Владимир и Вероника остались одни, несмотря на то, что их окружало море людей. Одна половина, мужская, сожалела о ней, женская же – о нём. Завистливые взгляды встречались и перекрещивались, но разбивались о стену, которая незримо оградила молодых людей от целого света.
Вероника Платоновна встала, отложила испорченную вышивку и подошла к трюмо, где хранилась памятная шкатулка. В редкий день она не доставала её. Тут была и крохотная серебряная ложечка, подаренная крестной «на зубок», и поздравление, присланное её отцом матери по случаю Вероникиного рождения, и пуговица с маменькиного платья, которую она, нашедши в детстве, до сих пор хранила пуще глаз. Вытряхнув все эти милые сердцу вещи на стол, женщина открыла второе дно шкатулки и достала завиток тёмных волос. Здесь же лежали две короткие записочки, которые он успел прислать ей за всю недолгую историю их любви. Когда-то здесь хранилось и письмо, полное горечи и отчаяния, но не содержащее и намека на упрёк. Зола от этого письма хранилась здесь же, в серебряной баночке из-под пудры. В этой коллекции не хватало одного экспоната, а именно – аметистовых сережек – единственного подарка, сделанного ей Владимиром в тот самый день, когда она ответила «да» на его предложение руки и сердца.
Сжав локон в кулаке, она поднесла его к лицу и, закрыв глаза, увидела Владимира. Он нисколько не изменился, был всё так же молод и красив. А она… смотреть на себя в зеркало не хотелось. Её красоту ничто не вернет, даже отблески волшебных аметистов. Сегодня она отдала их дочери – та очень просила: эти камни так подходят к её платью…
Надышавшись своими сокровищами, Вероника Платоновна положила их на место, накрыла потайным дном и уложила сверху обычные побрякушки. Пройдя в гостиную, где стоял рояль, она, приподняв юбки, села за него.
Комнату наполнили робкие звуки, сначала разрозненные, но потом слившиеся в невероятно красивый танец, который танцевали когда-то они с Владимиром, полные надежд и мечтаний, которым так и не дано было осуществиться.
***
– Маменька, Вы уже легли? – услышала Вероника Платоновна сквозь сон.
У её кровати, всё ещё в бальном платье, стояла Ниночка.
– Простите, я разбудила Вас… – прошептала девушка.
– Ну что ты, доченька… Я ждала тебя, да и уснула невзначай. Давно вернулись? – женщина встала и, надев на ночную рубашку халат, подошла к дочери, чтобы обнять её.
От Нины пахло чем-то давно забытым. Это был запах молодости, духов и шампанского. И ещё чего-то, что заставило мать насторожиться.
– Нина, ты позволила себе шампанское? – строго спросила Вероника Платоновна и взяла с комода тройной подсвечник, чтобы получше рассмотреть дочь.
– Самую малость, маменька. Не сердитесь, я пьяна не от вина. Мне кажется, я влюбилась!
Вероника Платоновна горько улыбнулась: она поняла, что её насторожил запах первой любви.
– Кто же он? – голос матушки был ровным и спокойным.
– Он такой… такой… Образованный. Умный. Красавец. Одним словом, лучше всех!
На щеках дочери появились ямочки, глаза сверкали, отражая пламя свечей не хуже аметистов.
– Его зовут…
Мать учуяла неладное до того, как дочь произнесла имя:
– …Владимир.
Ноги Вероники Платоновны подкосились, она непроизвольно схватилась за спинку кровати.
– Маменька, Вам нехорошо? Позвать Наташу? – всполошилась Нина.
– Нет, нет… Всё в порядке, продолжай. В какой он должности? В каких летах? – Вероника Платоновна села, на всякий случай, на кровать.
– Лет двадцать пять, я думаю. Во всяком случае, не больше, – сказала девушка, и от сердца матери отлегло: значит, не он…
– А как фамилия твоего кавалера? – на всякий случай спросила она.
– Шварц. Он наполовину немец, мама… Ах! Я так счастлива! – и сцепив руки в замок и вытянув их перед собой, Нина закружилась по комнате – в ее душе ещё не смолкла музыка.
– А чем он занимается, этот Шварц? – сердце матери снова оказалось в тисках сомнения.
– Его отец вроде бы владеет прииском, а сам Владимир ювелир. Говорят, хороший мастер, в его украшениях ходят многие известные особы. Он и серьги мои хвалил… Вернее сказать, Ваши.
Вероника Платоновна побелела: два совпадения – это уж слишком! Её Владимир тоже был ювелиром.
– А что папенька? Что он говорит? – она постаралась, чтобы дочь не заметила её состояния.
Нина сразу скисла. Она прекратила свои танцевальные па и стояла перед маменькой, повесив голову.
– Папеньке Владимир не понравился. Ему вообще никто не нравится! – девушка горестно вздохнула. – Собственно об этом я и хотела поговорить с Вами, маменька. Вы ведь любите меня?
– Нинон! – маменька с укором посмотрела на неё. – Зачем ты спрашиваешь? Ты же знаешь, что я всё сделаю для твоего счастья!
Вероника Платоновна не лгала – она с чувством обняла дочь, хотя душа её была в плену тягостных воспоминаний и смутных предчувствий скорой беды.
На следующий день она решила навести справки через своего давнего знакомого, занимавшего высокий пост в полиции, о человеке по имени Владимир Шварц. С этой целью она отправила Наташу в департамент полиции с письмом, наказав ей дожидаться ответа, сколько потребуется. Но Наташа вернулась ни с чем.
– Их сиятельство сказали, что сами прибудут к обеду! – прокричала она с порога.
Вероника Платоновна поморщилась, так как хотела всё сделать «in secret», чтобы не тревожить никого понапрасну.
– Кто это прибудет к нам к обеду? – удивлённо спросил Пётр Акимович, выглянув из-за утренней газеты, которую обычно имел обыкновение читать перед завтраком.
– Да Рязанцев Капитон Капитонович. Встретила намедни их с супругой… Слово за слово… Ну и пригласила на обед, – соврала Вероника Платоновна, показывая Наташе кулак.
Наташа фыркнула и стала собирать стол к завтраку.
Хорошо, что Нина этого не слышала: она ещё не вставала. Решив этим воспользоваться, Вероника Платоновна стала расспрашивать мужа о вчерашнем бале, но Пётр Акимович всё больше рассказывал об официальной части торжества. Романтические грёзы дочери он считал недостойными внимания.
– Представьте, Вероника Платоновна, сам князь Голицын был сражён выходом нашей красавицы. Он сказал, что наша Ниночка – настоящее сокровище, – сказал Красавин, намазывая себе масло на хлеб. – Душечка, налейте чаю, пожалуйста. Да-да – и сахару. Спасибо, душечка.
Он хотел было хлопнуть Наташу по крепкому заду, но вовремя опомнившись, опустил занесённую было руку.
– Кхе-кхе…
– А с кем она танцевала свою первую кадриль? – делая вид, что не заметила намерения мужа, пыталась направить разговор в нужное ей русло Вероника Платоновна.
– Ну, матушка, и задачки Вы мне задаете! Наша дочь пользовалась бешеным успехом у кавалеров. Это была её победа! Триумф!
Глаза Петра Акимовича вылезли из орбит, указательный палец взлетел вверх.
– Не то что те скучающие девицы – дочки Рыкова, – уже спокойнее добавил он.
– Вы хоть заметили – может, она отдавала предпочтение кому-нибудь? – с надеждой в голосе проговорила мать Нины.
– Ну да… Вокруг неё так и вился один чернявый. В карету нас усадил и к ручке без конца прикладывался. Не то художник, не то чего похуже…
– Он ювелир! Папенька, я же Вам говорила! – укоризненно сказала Ниночка, появившаяся в дверях.
Она была в том возрасте, когда для того, чтобы быть красивой, достаточно просто умыться прохладной водой.
Петр Акимович крякнул и, глядя добрыми голубыми глазами на дочь, ответствовал:
– Одним словом, ремесленник! – и шумно хлебнул из фарфоровой чашки, расписанной петухами.
Отпросившись у родителей, Нина ушла навестить приболевшую подругу, жившую неподалеку. Мать хотела послать Наташу приглядеть за ней, но вспомнив фиаско, которое она потерпела по милости этой простой и неуклюжей девушки, передумала. Дав указания по поводу обеда и надев капор мышиного цвета, а также неброский плащ, она отправилась на прогулку – а именно – по известному ей адресу, где жила приболевшая подруга дочери.