Платон ненадолго перевел дух, чувствуя, как разгорается все больше и больше, и напоследок выпалил:

– И чем, в конце концов, плоха честная конкуренция, позволяющая людям добиваться новых открытий и рубежей?!

После такой убийственной тирады Вика замолчала, уставившись на Самсонова и ненадолго забыв даже то, с чего собственно все и началось, словно все ее сознание насильно перевернули такими фактами, против которых не пойдешь. Никогда в жизни она не слышала подобной речи, за которой скрывалась не только поражающая реальность, но и яростный дух справедливости, заключающий в себе отрицание всего того, что противно природе и жизни!

– Знаешь, – успокоившись, продолжил Платон позже, – ты напоминаешь мне своими речами Сонечку Мармеладову, но только современную.

– Возможно, вот только ты на Раскольникова никак не тянешь, – еле слышно ответила он, словно находясь под гипнозом. – Разве что только наполеоновскими взглядами, ведь Раскольников тоже считал, что в состоянии переступить запретную черту ради осуществления более высоких замыслов, и променять один тяжкий грех на сотню добрых дел. Ты ведь так считаешь, верно?

– Нет, – потупился Платон. – Если честно, я и не думал об этом.

– А зря. Почему ты убил?

– Да кого убил-то? С чего ты взяла? – неожиданно ответил он, хотя ранее давал себе зарок не лгать, просто темы так быстро перескакивали одна на другую, что он немного запутался.

– Я понятия не имею, кого, но вижу на тебе кровь, и даже подозреваю, что там не один человек.

«Лес рубят, щепки летят», – подумал Платон, но вслух сказал:

– Мне сложно поверить тебе и твоим словам.

– Про то, что я почувствовала, поцеловав тебя? Мне будет так же непросто это объяснить. Скажи лишь только, что я ошиблась.

Платон промолчал, но в его глазах Вика все прочитала.

– Можешь не продолжать, я и так все вижу, как вижу и то, что ты хороший человек, но взявший на себя непосильный груз. Тем не менее, повторю, что пролитую кровь ничем не оправдать, сколько бы ты не твердил мне о несоизмеримости выбора. И Достоевский, раз уж ты вспомнил его, тем и велик, что дает читателю возможность вместе с Раскольниковым испытать все душераздирающие муки совершенного греха, но не делать греха лично. Правда, на сегодняшний день многие считают, что роман устарел и не отвечает времени. Подумаешь, старую каргу зарубил топором, тоже мне дело, стоящее внимания и таких переживаний. Я и сама понимаю, что мне старуху-то не жаль так, как ее сестрицу Лизоньку, погибшую поневоле, но грех от этого не перестает им быть! Но ты не понимаешь этого совсем. До сих пор считаешь себя правым?

– Я не считаю себя ни правым, ни виноватым.

– Понимаю, – с грустью кивнула Вика. – И не сужу, не моя это прерогатива. Я только рада, что смогла сдержать свой страстный порыв в отношении тебя.

При воспоминании о поцелуе, и о том испепеляющем огне, горящим внутри их обоих, у Платона перехватило дыхание, что не замедлило сказаться на блеске в глазах. Если бы перед ним сейчас был выбор, остаться жить и уехать из страны или погибнуть в объятиях Виктории, он, не задумываясь, выбрал бы последнее.

– Даже и не думай, – охладила его девушка, словно прочитав мысли. – Я рада, что ничего не произошло.

– Ты говоришь об этом так, словно подразумеваешь нечто ужасное, – обиделся Платон.

– Отнюдь, совсем напротив. Просто если бы этому суждено было случиться, то только не здесь и не сейчас. Я тебя знаю всего-то несколько часов!

По большому счету, Платон полностью разделял ее взгляды, и видел в глазах то, чего так долго искал в женщинах – искренность. Но от бремени последних событий, постоянного напряжения, простого человеческого страха он совсем потерял голову.

– Не хотела бы переспать с мужчиной, которого не люблю, но ты произвел на меня такое впечатление, которого на меня еще никто ранее не производил, кроме покойного мужа. Поэтому я чуть было не натворила дел.

Платон по-прежнему молчал, чувствуя внутри большое опустошение.

– Ты бежишь из страны? – неожиданно спросила Вика.

Он лишь устало кивнул, перестав чему-либо удивляться.

– И не планируешь возвращаться?

Опять кивок.

Вика хотела еще что-то спросить, но передумала. Она лишь взяла свою подушку, обняла ее, словно ребенка, и уткнулась в нее лицом. Повисла тишина.

Платон, как мог, старался вернуться к реальности, но сам витал своими мыслями далеко. А еще он чувствовал чудовищную усталость, что легла тяжким грузом на измученные плечи. Когда через несколько минут он заметил, что Виктория больше не желает ничего спрашивать, и уткнулась в подушку, то подошел и нежно обнял ее, поднимая лицо. Глаза девушки были полными слез, но она не сопротивлялась рукам. Платон поцеловал Вику, обнял и улегся рядом. Ни говоря более ни слова, они погрузились в глубокий сон, крепко прижимаясь друг к другу, словно два одиноких и несчастных человека, оставшихся на необитаемом острове.

– Вам к кому? – спросила девушка на пропускном пункте одного из самых малоизвестных и приватных коттеджных поселков Рублевского направления, чья охрана могла отбить стратегическое нападение группы боевиков.

Водитель назвал фамилию человека, которого плохо знали в стране, но те единицы, которым посчастливилось знать, видели в нем главного помощника Анатолия Меленкова.

Меньше минуты понадобилось на то, чтобы связаться с домом Эммануила Красовского и доложить о приезде гостей.

– Проезжайте, – сказала девушка.

Черный «Кадиллак Эскалэйд» медленно покатил по идеально ровной, ухоженной дороге, проезжая мимо настоящих дворцов, каждый из которых выражал яркую индивидуальность определенного стиля, сочетая в себе гармонию современности с частичками прошлого.

Первый дом, по своим масштабам не уступающий замку шотландского герцога Аргайла на озере Лох-Файн, был построен в стиле викторианской неоготики, которую в литературе называли еще «воскрешенной готикой». Довольно мрачный, но величественный дом из черного камня, расположился правильным квадратом, углы которого венчали четыре остроконечные башни с серой черепицей.

Особняк принадлежал некогда известному шоумену и газетному магнату, который в последнее время редко появлялся на людях, посвящая все свободное время излюбленному хобби – уединению и изготовлению самурайских мечей.

Следом за ним расположился двухэтажный длинный дом в восточном стиле, чем-то напоминающий жилище легендарных сегунов в кинолентах прошлых лет. Сквозь высокий кованый забор просматривались небольшие декоративные деревья и ухоженные дорожки, по которым изредка пробегали мраморные доги.

Кому принадлежал этот дом, водитель машины не знал, с грустью кидая взгляды на бессовестную роскошь, но потом и вовсе перестал смотреть и сосредоточился на дороге, хотя они и проехали еще несколько изысков достижения архитектуры.

«Эскалейд» достиг небольшого круга, в центре которого красовался шикарный фонтан из белого мрамора. Не смотря на то, что поселок охранялся не хуже «Форд-Нокса», по дороге не встретилось ни одного человека.

Искомый дом Эммануила Красовского притаился в самом конце дороги. Одноэтажный, неповторимый особняк был построен в античном стиле барокко эпохи Возрождения.

Барокко всегда была свойственна роскошь, парадность, декоративность, стремление к величию и пышности. Блестящим примером этого стал католический Рим, а венец творения – Собор Святого Петра.

Для больших любителей стиля барокко в наше время есть одна небольшая проблема – в барокко сейчас практически никто не строит, а необученным мастерам, даже большим профи в сфере строительства, просто не потянуть. Красовский знал это, и потратил немало сил для розыска квалифицированных специалистов. Но затраты его не разочаровали.

Само здание, казалось, было выбито из одного гигантского камня, можно сказать вылеплено, чем построено. Углубления изящно перетекали в выступы, и создавали впечатление одной сплошной, волнующей и очень пластичной массы. Эффект усиливался обилием декоративных элементов, определенно выполненных с большой изобретательностью. Дом поражал своим искрящимся, динамичным, выразительным и несколько неожиданным дизайном.