– А это что ты несешь? Банница? Что такое? Никогда не слышал?

Творог, тесто, и женские заботливые руки. Этот воздушный пирог тает во рту с предельной быстротой. А я смотрю на дерево, и она говорит, что это черешня.

– Такая большая?

– Да! Даже самой высокой лестницы не хватает.

– И сколько же ведер можно собрать?

Но хозяйка только лукаво улыбается.

– Нельзя говорить, услышит черешня, не будет родить. Она же живая, лучше посмотри туда.

– Ого! Это просто исполин. Это тоже ваше?

– Нет! Он растет за оградой. Он рос, когда еще не было меня, не было моей мамы, даже мой дедушка, которому 96 забыл, откуда он появился.

– Это же грецкий орех. Я знаю.

– Нет, это не грецкий, а болгарский орех, – с улыбкой поправляет она меня, – мы так в Болгарии всегда его звали.

– А кто собирает орехи, если он растет за оградой?

– Могут все, но принято, что напротив чьего дома растет, собирает первый, а потом предлагает другим, если останется.

– Неужели даже дедушка не помнит, как он здесь появился?

Ива опять улыбается, как улыбаться может только она… открыто и лукаво.

– А дедушка уже ничего не помнит. Он каждый день утром встает и спрашивает меня: «Кто вы девушка?» Я отвечаю: «Ива!» и мы каждый день знакомимся вновь.

Большие южные звезды мерцают в незнакомом небе, ночь вступает в свои права. Гаснут последние золотые искорки в очаге. Нам постелили наверху. В голове шумит. Подниматься тяжело. Рассохшаяся лестница натужно скрипит, отзывается на каждый шаг. И тут я замечаю в тусклом свете ночника подарки. На подушках лежат высушенные веточки лаванды и маленькие шоколадки. Густой сумрак ночи, открытые окна, звонкие цикады трещат свои бесконечные песни, холодный воздух с гор шевелит занавески на окнах и сквозь редкую ткань виден размытый диск луны.

Гости хороши, тем, что они не надолго, и мы покидаем славные окрестности Шумена, и близкие горы заросшие буковыми и грабовыми лесами и Търговище, и Царев Брод, и Мадару с Мадарским всадником. Река Поройна, как тонкий ручеек проглядывает внизу среди зарослей лещины и орешника. Она петляет, вьется, бежит за нами и пускает зайчики вслед. Маленькие деревушки с потресканными светлыми стенами и черепичными крышами, выскакивают неожиданно из-за поворотов. Мы послушно сбавляем скорость. Турецкие бабушки оставшиеся здесь еще наверно с Первой мировой уныло смотрят нам в след, толкая впереди себя тележки с каким-то добром. Белый бородатый козел, лежит на пригорке и сонно моргает красными альбиносными глазами, наверно сторожит вытянувших шеи гусей. А те недовольны нашим появлением, изгибаются, шипят. И опять свобода и скорость. Белые деревушки быстро исчезают в многочисленных складках местности. Только соколы медленно парят, в бездонном небе зорко оглядывают землю, ищут добычу.

Мы прощаемся в Варне. В саду, где много художников и сувенирных киосков с разнообразной китайско-болгарской всячиной на все случаи жизни. У тебя горят глаза от пестрого изобилия. Кто-то невидимый тоскливо играет на дудочке, звенят колокольчики, что мы задеваем головой и вкусно пахнет свежими сдобными булками от маленькой пекарни в переходе.

Милая Варна. Как я тебя люблю. Люблю поломанный старый асфальт, и русский храм Успения Пресвятой Богородицы. Это ты мне говорила, что он заложен в честь русской императрицы? Мы идем по площади Кирилла и Мефодия. Заходим в серебряную лавку. Тяжелое тусклое серебро струится по стенам. Я говорю: «Купим золото!», а ты отвечаешь: «Я люблю серебро». Это новость, но я скромно молчу. Мы ничего не покупаем, а нам кланяются. Самый наивный и добрый народ Болгары. Мы проходим, Соборный бульвар и идем на улицу Доктор Пискюлиев. Опять попадается серебряная лавочка. Теперь-то мы точно возьмем! И мы берем серебряную цепочку и небольшую червленую подвеску с буквой «Т». Будто ученик, из нашего детства глядя в прописи старательно вывел ее каллиграфическим с легким наклоном почерком. Хромированная трехногая буковка, маленьким жучком взбирается тебе на блузку. Ты рада, я равнодушен, но прячу это очень глубоко.

Остаются позади улицы с почти родными названиями: Парижской коммуны, Бабы Тонки и открывается главный рынок Варны. Чего тут только нет? Начиная, от свежей рыбы: скумбрии, камбалы, кефали, пеламиды лежащей на льду и кончая орехами, арбузами, яблоками, и болгарским перцем. А виноград и розовый, и белый, и черный, и длинный и круглый. Розовые корявые весом под килограмм помидоры, пугают своими размерами. Инжир, непонятно кто берет. Но персики меньше чем в Турции, и не так сочатся во рту, и нет красных подсушено-вяленых оливок как в Барселоне.

– Хорошо, что не поехали опять в Барселону. Сэкономим! – расчетливо говоришь ты украдкой поправляя покупку. Но я конечно этого ничего не замечаю. «А еще нет в Болгарии манго и ананасов» – проносится у меня в голове.

– Ты не хочешь манго и ананасов,… – говорю, зачем то я.

Мы берем горячую курицу в фольге, ломтики золотистого картофеля, обжаренные на фритюре и три бутылки красного вина. Тяжело? Ну, это разве тяжело. Вот еще у бабок вина в жбанчиках. Да я почти и не пил! Попробовал! А что глаза? Глаза выдают? Глаза, как глаза. А что ты вообще командуешь! Дай лучше ножку от курицы.

И вот мы в гостинице. Горячая курица. Помидорина, что не хватает лезвия ножа, свеже-молотый черный перец и красное вино.

– Много не пей. Нам еще купаться!

– Ты это кому? Да все ерунда!

Одетые в «шубу» бока нашей «Мимозы» плавятся от жары. Качаются на качелях девочки в прохладном саду. Каблучками тормозят. Не желтый, а золотой песок сыпется у них испод ног, засыпает платановую дорожку.

– Пойдем в сад?

Ты говоришь, что это не Россия, и мы идем купаться немного подшофе. «А причем здесь Россия?» – думаю я, и не нахожу разумного ответа.

«Уже вечер. Музыканты настраивают инструменты… и играют „Владимирский централ… ветер северный…“ Навстречу сгоревшие уставшие от солнца люди, а мы катимся под горку как колобки.… Вот он „Синбад Мореход“ и приставшая навечно к берегу яхта с живыми попугаями. Но нам не до фотографий на память. Нас ждет Черное море и золотой песок. А завтра, пойдем на белые камни в сторону Албены. Круглые белые величиной с хорошие туркменские дыни они навалены огромной грядой. Это не так далеко, но это будет завтра», – обманываю я себя, потому, что завтра мы улетаем

– А вон и яхта с красными парусами. А ты говорила Грин,… сказки!!?… Смотри! Раздевайся и быстрее в море.

– Ой! Волны!

А как ты хотела?!!!… Сиди на берегу. Это тебе не Турция, не Мармарис с черным как будто грязным песком и озерным шепотом совсем без волн. И здесь лучше, чем в Римини или Пезаро хоть там и родился Джоаккино Россини. Помнишь, их мелководный пляж на полкилометра пути, что убьет любое желание окунуться в воду?

– Другой разговор. Держись за меня. Утонем так вместе.

Удары в живот. Прохлада и соль. От белых бурунчиков легкая водяная пыль. Мы плывем. Кровь вода и вино и остывает горячее тело. Волны качают нас, убаюкивают. Вниз. Вверх. Хорошо. Слепит низкое солнце. Путь обратный тяжел. Мы свалились, будто деревья. И сердце клокочет, и горячий песок подгребаем, и можно уснуть. Легкий сон йод, ракушки и белые чайки… Путин, Медведев, гармошка, играют в четыре руки. … Россия трещит пополам,… просыпаюсь, иду смыть песок и остатки страшного сна. Волны теплого моря обнимают меня, и я забываю несчастную страну, откуда я родом.

Мы возвращаемся, скрывается солнце. Последние красные отблески дарят нам окна Паломы и Арабелы. Как белый теплоход вдали возвышается и горит огнями Адмирал.

Дорога идет наверх. В маленьких придорожных ресторанчиках начинается кипучая жизнь. Чуть не обжигая ветви ольхи, в Амшоре вспыхивает неосторожное пламя в огромном круглом тандыре, а у соседей в Ривьере, два подростка с красными лицами крутят на деревянных ручках туши баранов. Древесные угли мерцают рубиновыми отблесками. С парнишек льется пот, который они постоянно смахивают рукавами. А в нижнем ресторане под горой, повар в белом огромном колпаке, который съехал набок, колдует над большими кастрюлями, протыкает содержимое узким штырем, на аптекарских весах взвешивает приправы и кидает их в полуготовые блюда.