– Боги, за что мне это? – вздохнул он. После бешеной скачки последних лет, да что там «лет» – всей жизни! – эта тихая западня казалась издевательством. Его не убили суллианцы после того, как диктатор внес его в проскрипционные списки. Впрочем, Цезарь понимал, что иначе Сулла поступить не мог. Врагов нужно уничтожать. Даже если они бывшие друзья. А он, Цезарь, был не только другом, но родственником самых заклятых врагов Суллы. Зять консула и популяра Цинны, племянник знаменитого Гая Мария, победителя тевтонов и кимвров, вечного соперника Суллы. Но ничего. Обошлось. Сулла не казнил римлян, входивших в сословие патрициев, и лично вычеркнул Цезаря из проскрипционных списков. Он мог сгинуть в Азии, попав в плен к пиратам, мог погибнуть в Иберии или Галлии. Боги хранили. В бою при Диррахии смерть уже витала над ним. Но незнакомый (кстати, нужно будет узнать имя) легионер прикрыл его от пики помпеянца. Пережить сто, тысячу приключений, невероятных событий – и сгинуть здесь, на краю мира, в этом дворце, насквозь пропахшем тлением…

В зал проскользнула тень, склонилась над креслом, в котором сидел римлянин.

– Великий Цезарь, радуйся! – промурлыкал нежный девичий голос.

Она. Все сложилось из-за нее. Ведь цель его поездки в Египет (кроме, конечно, погони за ненавистным, но где-то в глубине души родным и понятным Помпеем) была совсем проста: Цезарю нужны деньги. Очень нужны. Да, покорение и усмирение галлов принесло немалую добычу. Но, увы, деньги всегда утекали у Цезаря, как вода сквозь пальцы. Зрелища и раздачи привлекали плебс Рима, зато плодили долги его повелителя. Гражданская война уносила сотни тысяч динариев. Золото приплывало в руки полководца и… уносилось дальше, оставляя его карманы пустыми.

За Птолемеями же числился долг перед Римом. И немалый: семнадцать миллионов динариев. Он даже готов был простить потомкам диадоха семь миллионов. Но десять-то верните. И тут этот проклятый евнух, Потин, фактически правивший от имени молодого монарха Птолемея. Когда прибыли два легиона, он извивался, как аспид. Плакался, что всю золотую посуду велел перелить, чтобы выплатить долг. Врал. Понятно, что врал. Но сделать-то ничего не мог.

Совсем уже накалился воздух в квартале дворца «Бога и царя Птолемея», когда Цезарь пригласил туда, изгнанную Потином же (то есть, конечно, волей монарха и народа Египта) принцессу Клеопатру. И тут было все разумно: на троне Птолемеев должен сидеть человек, полностью от Цезаря зависимый. Но вышло другое. Небывалое.

Цезарь знал женщин. В его жизни были разные и по длительности, и по официальности связи. Но здесь он встретил Женщину. Не красавица. Смуглая с несколько широковатыми скулами, миндалевыми глазами, тоненькая восемнадцатилетняя девочка. Нет. Не девочка. Богиня, чувствующая каждый импульс его немолодого тела, страстная и покорная, царственная и нежная – такая, какой он ее хотел видеть в этот миг. Цезарь прожил долгую и полную превратностей жизнь, знал людей. Он прекрасно понимал, что для нее он – последняя надежда на то, чтобы выбраться из забвения, взойти на трон Птолемеев. Но это было неважно. Это понимание не спасало. Он тонул в ее бездонных, как море за маяком, глазах, дышал ее дыханием, свежим, как ветер с гор, жил ее жизнью. Впервые победитель и покоритель мира был счастлив, как обычный смертный.

Но Боги завистливы. Пока Цезарь вкушал блаженство в объятиях Клеопатры, Потин действовал. Он отправил тайного гонца к войскам на границах и в метрополиях. И вот уже более двадцати тысяч египетских воинов окружили район дворца. Люди Потина упорно внедряли мысль о том, что все налоги, вызвавшие голод, идут только на покрытие долга жадному римлянину. В результате александрийцы восстали. Весь флот Птолемеев, сорок боевых галер, устремился к александрийскому порту. Цезарь очнулся от чар. Но было поздно. Он был в западне. Он смог блокировать порт от флота Птолемеев, но сам выбраться уже не успевал. Тогда и возникла мысль о посольстве Митридата как единственном серьезном шансе выбраться из западни. И вот уже месяц от него нет вестей.

Руки Клеопатры обхватили голову Цезаря, губы заскользили по волосам. Мудрый Цезарь был и прав, и не прав. Жестокая учительница жизнь быстро дала понять еще совсем юной принцессе, что ее тело, ее искусство любви – это оружие. Смертельное оружие, способное даровать победу там, где бессильны мечи и золото. Именно это толкнуло ее на ложе уже немолодого римлянина. Но потом….

Потом началось наваждение. Могучий воин был наивен, как мальчик. Тот трепет, который в нем вызывали вполне обычные любовные игры, невольно передавался и ей. Она иначе, совсем по-другому, стала осознавать свое тело. Иначе смотреть на усталое и покрытое шрамами тело Цезаря. Она и прежде любила в одиночестве рассматривать себя в зеркало без одежды. Но прежде она видела в отражении кинжалы, по ее воле впивающиеся в горло врага, мечи, сражающие ее противников. Теперь она смотрела на себя, как на изящную вазу, привезенную некогда купцом-персом из далекой страны за морем. Но главным было даже не это. Она впервые за всю свою жизнь почувствовала себя любимой и защищенной. Она не вела бой, но нежилась и растворялась в силе своего мужчины.

Потом все изменилось. Потин перехитрил Цезаря. Александрию осадили войска верного Птолемеям полководца Ахилла. Прежняя Клеопатра уже бежала бы от проигравшего любовника. Но эта не могла. То, что она испытала, было сильнее ее. Она останется с ним, своим мужчиной. Если придется, то и на смерть.

Внезапный шум заставил ее отпрянуть. В зал вошел стражник:

– Господин, к тебе гонец от Митридата.

– Немедля впусти, – диктатор вскочил. Наконец-то. Но с чем он? Смог ли Митридат собрать силы, достаточные для снятия осады?

В зал вошел легионер в запыленном плаще. По его лицу было видно, что он мчался много дней.

– Великий Цезарь! – начал воин официальное приветствие…

Резкое и нетерпеливое движение руки повелителя Рима. Воин осекся.

– Армия Митридата идет к Пелузию.

– Сколько с ним войска?

– Девять тысяч легионеров, две тысячи тяжелых всадников, три тысячи легких, три тысячи иудейской пехоты, тысяча тяжелой пехоты из Десятиградья и лучники. Всего двадцать тысяч воинов.

Цезарь вздохнул и улыбнулся. Вскочил с кресла. По залу прокатился его рык. Он вновь почувствовал себя Цезарем. Победителем десятков сражений, повелителем мира. Девочка с испугом и восторгом смотрела на своего любовника.

– Так, – произнес, наконец, успокоившийся Цезарь. – Смени коня, одежду. Отдохни два часа и назад. Передашь войску, чтобы сходу штурмовали Пелузий и шли на Александрию. А мы приготовимся для их встречи.

Ночь почти без звезд. С моря нанесло тучи. Громады холмов протянулись от самого берега, теряясь в песках. Отряды римской армии скапливались за холмами. В крепости, конечно, знали, что на них идет войско. Лазутчики сновали вокруг не переставая. Далеко не все они нашли свой конец на пике или под мечом. Гонцы в Александрию уже наверняка посланы. Но одно дело знать, что они идут, а другое, что они уже совсем рядом. В пяти-семи стадиях. Поднявшись на холм, уже можно видеть в темноте стены, силуэты башен и факелы воинов, вышагивающих на стенах. План был прост до наглости: лобовая атака на стены Пелузия ночью. Сразу с марша. Во всяком случае, так объявил воинам Антипатр.

Едва успев отдышаться от пыли и промочить горло кислым вином, воины под покровом темноты побежали к стенам. Только добровольцы. Но таких набралось почти полторы тысячи. В основном, римляне и две сотни из иудеев Антипатра. Следом за ними должна выдвигаться и основная часть армии, пока еще скрытая за холмами. Вел отряд Антипатр. Герод бежал рядом, стараясь не отстать от отца. Фасаэлю и Фераросу Антипатр велел оставаться с основными силами. Юный Иосиф остался дома с матерью и сестрой.

Сзади молча бежали легионеры, неся деревянные и веревочные самбуки, приставные лестницы с крючьями, чтобы взбираться на стены, вязанки, чтобы засыпать ров. Легионер второй когорты первого сирийского легиона Аппий Фульвий бежал, чуть пригнувшись, по полю перед старой греческой крепостью. Сколько было таких крепостей в его жизни, он уже не помнил. Много. Была ли жизнь до того, как он взял в руки гладиус, короткий меч римлян? Наверное, нет. Все, что было в его жизни: лагерь легиона, палатка, строй. Он привык к такому ритму и жил им. Был счастлив. Аппий бросил взгляд на соседей по строю. Эх, ребятки, тяжко вам. Потяните лямку с мое, тогда и полегчает. Вон, молоденький паренек из иудеев вышагивает, как деревянный. Наверное, вспотел уже, как в кальдарии, в бане. Трусит. По всему видно, что трусит. Но старается не показать. Это правильно. В первом бою всем страшно. Попривыкнет. Если, конечно, останется жив.