СТАФФОРД (Американский стаффордширский терьер) – порода служебных собак, близкая к пит-бультерьеру и английскому стаффордшир-бультерьеру. Стаффорд выведен в США в 19 веке. Стандарт породы впервые утвержден в Американском клубе собаководства в 1936 году. В России такие собаки появились лишь в 1989 году и очень быстро завоевали популярность. Собака среднего размера, но производит впечатление очень сильной и мощной: крупная голова с мускулистыми скулами и квадратной мордой; крепкая шея, переходящая в широкую и глубокую грудь; мускулистые конечности. Шерсть короткая, глянцевая, разнообразного окраса. Собак используют для охраны имущества и в качестве личных телохранителей. Стаффорда необходимо приучать к дисциплине как можно раньше, так как он своеволен и упрям. При неправильном воспитании становится непослушен и опасен.

Графский заповедник – как заповедное слово старого графа. Здесь чудо-реки: Усмань, Ивница, Хава, Воронеж. По их берегам – хлопуши и мхи, на них бобры-аборигены. Здесь чудо-земли, которые гордым взором окидывает столетний орел-могильник, заповедный сторож. Это не просто природа – это поэзия. Выдра, горностай, кряква. Лапландская ива, пушица и клюква.

Вы только вслушайтесь, каково звучит: кабан под бересклетом, кряква в росянке. Это вам не ананасы в шампанском, не салака в собственном соку. Прямо в таком первозданном виде – и к столу! И друзей за стол.

Но разве мы можем себе это позволить в наш век разума и сои? Нет и еще раз нет! Другое дело – Амонд. Он ближе к природе, чем мы, а значит, ближе к поэзии. Его за это незачем винить. Поэзия мяса и птицы – разве для Амонда здесь не пахнет Пушкиным и Тютчевым?

В общем, под Борками так много зверья, которому тоже нужно чем-то питаться, что не дай вам Бог оставить на ночь за палаткой хоть что-то из съестного. К утру не будет и объедков.

Новые поселенцы, те самые легендарные боркинские первопроходцы, в целях сохранности провианта построили дощатый лежак, подняв его метра на полтора от земли и спрятав таким образом свой незамысловатый провиант от любопытных местных зверюшек, зверей и зверюг. Если последних Амонд немного опасался, то с первыми и вторыми не упускал возможности познакомиться лично, и зачастую – прямо под лежаком. За ночь он столько раз успевал спрыгнуть вниз, что под утро у него уже не было сил запрыгнуть обратно. В такие тяжелые (и в прямом, и в переносном смысле) минуты он садился у палатки и выл. Протяжно и безысходно.

Просыпался хозяин и затаскивал Амонда наверх, каждый раз убедительно угрожая ему перспективой открытия вакансии цепного пса. Но наступала новая ночь, и история повторялась. А подъем у деревенских строителей очень рано. У всех, за небольшим исключением… Ведь ночные сторожа, как положено, спят до обеда.

Один не наш, но тоже хороший поэт по имени Эмерсон, говаривал, что во всем отрицательном, непременно, есть хоть что-то положительное. В данном случае хозяин на секунду задумался: «что важнее – оторванная от работы минута днем, или восемь часов спокойного сна ночью?». Ответ напросился сам собой, а немного погодя, из него была извлечена выгода. За минуту наши новоявленные столяра сколотили приличные ступени, сильно упростив себе, таким образом, процедуру подъема в палатку не только тяжеленного Амонда, но и собственных тел.

Другая польза от оных событий заключалась в том, что однажды осенью хозяина, случайно вспомнившего эту историю, озарила простая до гениальности мысль: «если зверь сам охотно бежит на ловца, не боясь ни людей ни Амонда, зачем на него охотиться? Положил лакомый кусочек – добыча сама уже тут как тут! Тем более – скоро зима, мороз реку льдом скует, с противоположного берега, из заповедника, кабаны в гости пожалуют на ужин званый. А кабанов там – хоть пруд ими пруди!».

На другой день Амонд отправился со своими хозяевами в заповедник на разведку, по грибы как бы… И обнаружил приятную особенность того берега: он весь, словно государственная граница, перепахан вдоль и поперек какими-то очень вкусными, судя по запаху, пограничниками. Любопытство Амонда было замечено хозяином, и через неделю была разработана и практически проведена грандиозная операция «Кабан, ко мне!»

Смысл операции – охота на кабана из форточки собственной кухни. Вернее, из ружья, конечно, а не из форточки. Но и из форточки, в каком-то смысле, тоже. Оправдание перед законом железное – нечего, мол, диким свиньям по чужим дачам шастать!

И вот уже местные свекловоды на двух «КАМАЗах» везут в Борки приманку и вываливают ее в пристрелянной с позиции «из форточки» зоне. Приманка – сахарная свекла лучшего отечественного сорта! А план – как всегда гениален: лишь только на реке станет лед, из заповедника притопают полопать живые свиные отбивные. Сами нажрутся, и Амонда с хозяевами накормят. Да и сторожа-свекловоды без кабанятинки не останутся.

К слову история.

Одна маленькая девочка спрашивает у другой маленькой девочки:

– А что у тебя за собака?

– Немецкая овчарка, – гордо отвечает подружка.

– Немецкая*, – задумывается первая. – В плен сдалась, что ли?

Так вот, кабан, по мнению генератора идей, хозяина Амонда, сам должен к охотнику явиться, доложить по форме, что так, мол, и так, в плен сдаться, и без всяких там «удобно, не удобно» – прямяком на стол (в виде блюда, а не в смысле поговорки «Посади свинью за стол…».

НЕМЕЦКАЯ ОВЧАРКА

Выведена в Германии во второй половине 19 века. Впервые была представлена на выставке в Ганновере в 1882 году. Вскоре немецких овчарок начали широко использовать в полиции в качестве конвойно-сторожевых и розыскных собак. Во время первой и второй мировых войн овчарки служили в армии связными, минерами и санитарами. Немецкая овчарка известна своей сообразительностью, способностью к любым видам дрессировки, преданностью хозяину, выносливостью, однако без дела становится злобной и неуправляемой.

Та зимовка для новых хозяев Борок на новом месте была первой, так что невдомек было людям, что льда в здешних местах на Воронеже ждать иной раз годами приходится. Да что там! – щуку в феврале ловить на спиннинг можно. И клюет, еще как клюет. В феврале-то…

Так вот, льда в том году не дождались, а заснеженная свекольная куча, вырабатывая своим гниением приличное, по мышиным меркам, тепло, стала приманкой не только для отбивных, но и для всей прочей живности, волей судьбы поселившейся не в Графском Государственном заповеднике, а на противоположном берегу Воронежа, вокруг Борок. Для кого пир – горой, а для кого – кучей сахарносвекольной.

Мышей развелось столько, что им стало тесно в свекольной куче, и они заселили весь дом. Лисы до того обнаглели, что стали приходить «на мышатинку» даже днем, причем по нескольку штук сразу. Потом повадились волки. Серые преследовали одну цель: доказать людям, что лиса – это не только полшапки рыжего меха, но и пара килограммов удобоваримого мяса. Удобоваримого для волков.

Хозяин Амонда имел репутацию опытного и весьма образованного медика, не понаслышке знавшего некоторые научные работы выдающегося француза Паре и знаменитого немца Бильрота. Поэтому, когда к порогу Борок стала подкрадываться весна, он, проходя мимо кучи «недоделанного сахара», заметно ускорял шаг и затыкал нос, дабы не подцепить какой-нибудь страшной инфекции.