* * *

Вскоре после того злополучного разговора к нам на перемене подошёл Алексей и с улыбкой спросил, покажем ли мы ему Катю. Колесников резко ответил, что это не смешно, но Лёша снова сделал вид, что не замечает его интонаций. Он улыбнулся и сказал, что если мы не хотим, он найдет её сам и был таков. Серёга долго скрипел зубами, а мне было одновременно смешно и горько: какой черт тянул этого дурака за язык! Мы стали товарищами по несчастью, но говорить об этом не спешили. Надеялись, что Лёша не сможет произвести на Катю особого впечатления.

Но всё вышло совершенно иначе. В один прекрасный день Лёша, будто невзначай встретил нас в коридоре и заявил, что может познакомить нас с Катей. Мы долго гадали, как ему удалось так быстро её вычислить, а он дразнил нас, делая вид, что ему это совершенно не интересно. Вскоре мы достали его своим нытьем, и он объяснил, что познакомился с ней ещё летом на университетском форуме.

– Есть вообще хоть одна первокурсница, к которой ты ещё не испортил? – выпалил Колесников.

– Конечно, – улыбаясь, ответил Алексей. – А чем вы недовольны? Я же вроде как вам помочь хочу?

Колесников немного помолчал:

– Тут что-то нечисто.

– Не перекладывай с больной головы на здоровую, Серж.

Колесников попытался улыбнуться:

– Да разве ж на здоровую? О тебе всякое говорят.

– Что на этот раз? – тон Алексея вдруг смягчился, и мы вздохнули спокойно.

– Ничего нового, – вмешался я. – Говорят, что ты отпетый бабник, ни одной юбки не пропускаешь.

– Врут! Ей-богу, врут! – сказал Пинегин в сторону. – А вообще, Серёга, жаль, что ты меня эдаким подлецом считаешь. Будто мне больше нечем заняться, только девчонок у друзей отбивать. Я с первого слова понял, о ком ты тогда говорил, и мне на самом деле хотелось вас познакомить.

Но Пинегин славился фантастическим успехом у первокурсниц, поэтому мне показалось, что он лукавит. О нём и вправду много говорили, но не мог же в самом деле он ухлёстывать за всеми сразу. Он курировал факультетскую жизнь и принимал непосредственное участие во всех студенческих мероприятиях, начиная от организации «осенней практики», заканчивая шефством над отдельными группами. Не мудрено, что он всех на факультете знал. Не говоря уже о том, что был вхож во все компании и вечеринки.

– Ладно, – прервал я повисшую паузу, – не серчай, Лёш. Парень просто влюбился, – я похлопал Колесникова по плечу.

– Так что же, драгоценные мои, вас таки познакомить? – спросил он нас.

– Давай, – ответили мы одновременно.

– Только обещайте вести себя хорошо, – пригрозил он нам.

Катю мы нашли на втором этаже, недалеко от главной лестницы. Она говорила с одногруппницей, но заметив Алексея, отвлеклась, помахала ему рукой и пошла нам навстречу.

– Привет.

– Привет, Кать, – с улыбкой начал Пинегин. – Вот разреши порекомендовать тебе моих друзей: Сергея и Андрея. Очень хорошие люди. Можешь обращаться к ним по любому вопросу. Ребята, это Катя, прошу любить и жаловать.

– Привет, – поприветствовали мы её дружно.

– Привет, – она немного смутилась и на секунду замолчала. – Ну как тебе?

– Не моё, – отозвался Алексей и изобразил на лице скучающую мину, – это не стихи, а реклама. Не скажу, что совсем не было спасительных строк, но, увы, ни разу не Бродский.

– Не всё же Бродского читать, – попытался вмешаться в разговор Серёга. – Должен ещё и Пастернак быть.

– Тем не менее, я принёс, – Алексей достал небольшой томик, больше похожий на записную книжку, отпечатанную на хорошей бумаге. – Если будет что-нибудь интересное, дай знать.

– Хорошо. До свидания, – ответила она, не глядя в нашу сторону, и вернулась к подруге.

– С каких пор ты полюбил Бродского? – спросил Колесников.

– А ты думал, я книг совсем не читаю? – улыбнулся Лёша. – Ну что, орлы, довольны?

Никто не ответил.

– Та-ак, – протянул Пинегин. – Что ещё за кислые рожи?

Мы коротко переглянулись.

– Не вешать нос, гардемарины! – подбадривал он нас нарочито строгим тоном, когда мы спускались по лестнице. – Всё будет в лучшем виде, вот увидите. Москва не сразу строилась.

Мы ему не поверили. Скорее всего, Катя даже имен наших не запомнила. Значит, придётся познакомиться с ней ещё раз, а это гораздо сложнее, поскольку первого впечатления не исправишь. А вот с Лёшей они, судя по всему, давным-давно спелись, раз уж делятся книгами и говорят о поэзии. Об истинном положении дел мы, конечно, могли только гадать, но пищи для размышлений хватало. Серёга целую неделю отмалчивался и ходил мрачнее тучи. Его молчание казалось мне весьма красноречивым.

Всё прояснилось, когда Катя нашла нас в университете. К тому времени от Пинегина не было новостей несколько дней: иногда он таинственным образом пропадал с радаров, не отвечал на звонки, а в интернете появлялся глубоко за полночь. Мы в душу ему не лезли, понимая, что кроме нашей компании у него ещё много друзей, с которыми он мог общаться. Мы вообще его плохо знали, но то, что он был сложнее, чем кажется на первый взгляд, мы теперь железно усвоили.

К концу большой перемены, на которой вопреки заведенным традициям мы разбрелись каждый по своим делам, ко мне подошёл Колесников и сказал, что разговаривал с Катей минуту назад. Она спрашивала, как можно связаться с Лёшей.

– Что ты ей сказал? – поспешил допросить его я.

– Да ничего не сказал, – недоверчиво ответил он, – спросил, как они до этого держали связь.

– А она что?

– Она сказала, что они только пару раз списывались в интернете, но теперь он не отвечает.

– Как же она передала ему книгу?

– Я тоже об этом подумал. Она сказала, что передала ему книгу, когда они впервые встретились: в маршрутке, по дороге в университет.

– И что ты ей сказал?

– Ничего, – пожал плечами Колесников, – дал ей его мобильник.

– Мне кажется, ты зря это сделал, – нахмурился я.

– Не факт, что она до него дозвонится. Он редко отвечает, сам знаешь.

Колесников оборвался на полуслове и сердито посмотрел на меня, оценивая, стоило ли со мной откровенничать.

– Она не сказала, зачем он ей нужен? – разбудил я его своим вопросом.

– Нет, – чуть помолчав, ответил он, – об этом я не спрашивал. Да и можно ли было спросить? – он опустил глаза.

– Послушай, – начал я серьёзно. – Мы оба понимаем, к чему идет дело. Давай не будем из-за неё ссориться, хорошо?

– Но…

– Подожди, – перебил его я. – У тебя есть куда более опасный и сложный противник.

– Но это не делает тебя лучше, – парировал Серёга.

– Да, не делает. Но и запретить ты мне тоже ничего не можешь.

Он подумал несколько секунд, а после тяжело вздохнул:

– Может быть. Но не рассчитывай на мою помощь. Тут каждый сам за себя.

– Каждый сам за себя.

* * *

Матвей разбудил меня в половине двенадцатого, когда, вернулся домой и заглянул в зал. Я задремал в кресле, спал тревожно, урывисто. Голова отяжелела, усилилась боль.

– Как вы? – спросил шёпотом Матвей.

Я не ответил, только кивнул.

– Мама не просыпалась?

– Вроде нет, – тихо ответил я. – Не знаю. Спал.

– Хотите кофе?

– Не откажусь.

– Хорошо, сейчас наведу, – отозвался Матвей, выходя в прихожую. Он повесил плащ на плечики и ушёл на кухню.

Я долго приходил в себя. Спросонья меня тревожило ощущение дежавю. Так бывает, когда внезапно прерывают глубокие размышления, словно уже пришёл к цели, но ещё не успел вспомнить, что тебе здесь нужно. Я очнулся, прекрасно сознавая, зачем я здесь, но все предыдущие эпизоды моей жизни, приведшие меня сегодня в этот дом, вдруг теряли всякий смысл.

Матвей принёс кофе и молоко, поставил поднос на небольшой столик на колёсиках, подкатил его ко мне и спросил:

– Вы не голодны?

– Нет, спасибо, – нахмурился я.

Матвей пригубил кофе: