– Да это я, – подтверждает Поллид. – Знаменитый прытью спартанец. Имя моё у всех на устах, что не случайно: щедро одарён я природой. И многие афинянки, весьма искушённые в интимных вопросах, говорили мне в минуты близости: О! О! О! – а больше и вымолвить ничего не могли до того я хорош в постели.
– Так вы бонвиван и ходок по бабам?
– Отнюдь, я карьерный дипломат, следую с миссией на Сицилию. Здесь я проездом, трачу время с портовыми шлюхами и дрянным вином упиваюсь в ожидании попутного ветра.
– Но небо пылает закатом, к завтрашнему утру переменится ветер.
– Значит, завтра меня здесь не будет: как ни крути, последняя ночь в этом городе.
– Ах, как славно, что впереди у нас целая ночь. Клянусь, эту ночь ты запомнишь…
…это было незабываемо, – признался Поллид, с первым лучом рассветного солнца натягивая сандалии. – В память о вас, Фрина, я хотел бы иметь какой-нибудь милый сувенир: прядь волос или, скажем, пользованную пудреницу. Да хоть бы вот эту безделку, – хвать под мышку изваяние Афродиты и бегом на корабль.
– Эгей-го, – воскликнули греки и разом налегли на вёсла.
– Эгей-го, – ещё раз воскликнули греки, и скрылся полис из виду, истаял за кормой. Лишь воды по окоём, да парус полнится ветром, да чайки орут, да гладь вокруг расстилается, необозримая морская гладь.
Частенько Поллид сиживал на палубе с чашей вина. И с печалью глядел на статую, и шептал:
– Великолепная, очаровательная, неподражаемая.
И нежно улыбалась ему беломраморная богиня: случайный памятник неизгладимой вовек любви.
Носов умолк, и литератор тоже молчал, впечатлённый рассказом. В тишине чирикали воробьи, звенели трамваи, рычали автомобили, скрипел, шелестел, гремел, скрежетал город, и издавал ещё какие-то звуки, по большей части неописуемые, – в тишине сидели приятели. Наконец, Курицын произнёс:
– Прекрасная история, Сергей Анатольевич. В самый раз для авторской моей колонки, мне как раз на днях материал сдавать.
Из-под сердца, из внутреннего кармана, литератор Курицын извлёк записную книжечку:
– Что же дальше?
– Хотите знать, имеет ли история продолжение?
– Не только я, но и все, к кому стечением обстоятельств попадает в руки местная пресса, мы просим вас, умоляем: рассказывайте до конца.
– Что ж, извольте. Прибыл посол в пункт назначения, и навалились на дипломата дела: рауты в термах, в лупанарии дружественные визиты… Вы же, Евгений, знаете, какие на юге водятся горячие штучки?
– Ещё бы мне не знать… чисто бестии.
– Так вот, темпераментные итальянки окружили Поллида самым деятельным вниманием, и выветрилась из его головы Фрина, улетучилась. Какое-то время статуя Афродиты ещё послужила спартанцу неким смутным воспоминанием, впрочем, недолго: вскоре он проиграл её в карты Дионисию Старшему, тирану из Сиракуз.
– Ну, нет, – решительно возразил Курицын. – Читатели муниципальной газеты не согласны с таким экстравагантным финалом. Где торжество добра? Где любовь, преодолевающая все преграды? К тому же, тема нашей заметки: метаморфоза скульптуры в памятник, а вовсе не наоборот.
Хмыкнул Носов:
– Пафос этого спича я связываю с вашей, мой друг, близорукостью. Две с половиной диоптрии не позволили вам увидеть главное. Меж тем при рассмотрении Афродиты в бинокль на пьедестале мной обнаружена надпись «Не забуду Раю и Клавдию», нацарапанную, по-видимому, гвоздём. Это ли не свидетельство: всё пройдёт, всё суета и тлен, лишь любовь будет жить в наших сердцах вечно…
Возликовал Курицын:
– Перекличка эпох и памятник светлому чувству, то, что надо, я спасён, гонорар пополам. Но остались невыясненными некоторые детали. Как Афродита оказалась в Летнем саду? И как Летний сад очутился здесь, если живём мы не в Петербурге?
Писатель Носов, не затруднившись, мгновенно выдвинул версию.
За ним записал всё в блокнотик старательно Курицын.
– Отлично, – думает литератор. – Вот и притча с локацией. Придумаю заголовок, переставлю некоторые слова, и будет у меня рассказ о городе, в котором живёт Иосиф.
Тем временем вечерело.
На востоке лежала варварская мгла, солнце валилось с ног, горели к западу горизонты:
– Пора по домам, – поняли вдруг друзья, сердечно простились Носов и Курицын, и разошлись.
Вскоре к пенатам родным литератор вернулся, отужинал супчиком с фрикадельками, выпил две чашки чаю, немножко переделал текст из записной книжечки, и к вящей славе Успеха Успехова литература преумножилась ещё одним опусом.
Город, в котором живёт Иосиф
Есть город, в котором стреляли в Ленина.
Щёлк, щёлк, щёлк, сухо щёлкнули выстрелы и, будто куль с мукой, он повалился на землю.
Волновались рабочие завода Михельсона: «Жив ли Ильич?».
Поспешим успокоить товарищей:
– Жив!
Жив Ильич, и поныне он здравствует, как говорится, живее живых: первая пуля попала ему в шею под челюсть, вторая зацепила руку, третья и вовсе угодила в постороннюю женщину, – она подошла к председателю совнаркома с жалобой, что на железнодорожных вокзалах конфискуют хлеб…
Вот где проблема, товарищи, а покушение что? – пустяк,
мелкий эпизод в истории города.
Города, в котором без счёта рубили стрельцам головы.
Словом и делом сажали на кол, травили медведями, ломали суставы дыбою, – так повелось в этом городе, таков обычай.
Привыкли людишки, и молчали людишки, не смели вякнуть лишнего слова, – жили холопами, уткнувшись мордою в грязь. Только калики перехожие крыли всех матами во славу Господа нашего, делая, впрочем, и исключения: для царя-батюшки, для царицы-заступницы, – а остальных всех.
Бывало, прозревал народ: бояре во всём виноваты!
И тогда бунтовала чернь, и рыскала с засапожными ножиками по богатым подворьям, и на каждом фонарном столбе висела туша лабазника, – в такие дни сам государь остерегался прогулок по городу…
А вы говорите Ленин…
– незначительный эпизод на фоне великой эпохи —
Стихи, подходящие к случаю:
Москва! Как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нём отозвалось…
Продолжим, – и снова проза:
Есть звуки, в которых для русского сердца слилось не намного меньше.
Скажем, Козельск.
А вот событий тут всего ничего, из достойных внимания лишь стекло, разбитое в прошлом году метким выстрелом из рогатки.
Так и вижу мемориальную табличку, привинченную к стене: «В этом здании в таком-то году выбито стекло из рогатки»… – ну как я могу поселить здесь героя?
Однако же и не в Москве…
Выйду в чистое поле…
– каждый город, чтоб вы знали, когда-то начинался с чистого поля —
…в окружении землемеров и архитекторов,
а также прессы и казнокрадов-сподвижников, забью символический колышек, взмахну величественно рукой:
– Здесь у нас будет Невская першпектива.
– А здесь, в Летнем саду, поставим на постаменты древнегреческие статуэтки, эстетически безупречных женщин, желательно с обнажённой грудью, – словом, богинь.
– Тут построим гостиницу. С ресторацией и номерами. У входа пускай присутствуют дамы, имеющие славу доступных. Но чтобы не дорого, смотри у меня, – пальцем грожу губернатору.
Тот лишь ухмыляется, прохиндей:
– Как град назовём, господин писатель? Может, Санкт-Андреасбург?
– Отлично придумано, – похвалил. – Жаль, что имя громоздкое, после пятого тоста не выговоришь.
– Как же тогда?
– Нью-Питер.
Эгей-го, тащите шампанское вёдрами, обмоем наречение града.
И порадуемся искренне за Иосифа, – в третьей столице Нью-Питере ему посчастливилось жить.
…жизнь в третьей столице текла заведенным порядком вещей: лето следовало за весной, осень сменялась зимой, то есть всё шло своим чередом, и не было такого, чтобы вдруг вспыхивал май цветением среди января и вьюги не пели своих песен в июле.
