– Твоё тело просится на полотно. Эта белая мраморная кожа, великолепная почти девичья грудь, рукотворный, в своём совершенстве изгиб бедра, способны вдохновить на создание нетленного полотна талантливого живописца.

Руслан заливался соловьём, придумывая всё новые и новые поэтические сравнения по поводу моей неземной красоты. По правде, говоря, он явно перебарщивал. Красотой я не блещу, грудь маловата, бёдра толстоваты, ноги коротковаты, пузико, вообще, могло быть не таким «пирожковым». Но было приятно слушать хитрого обольстителя. Конечно же, я понимала, для чего так старается перспективный режиссёр, но не мешала Руслану осуществить задуманное.

Моя подруга Лёля, удивляется, как я могу жить без мужчин долго. Подруга даже однажды высказала предположение о моей физиологической холодности. Я не стала разубеждать её, но не потому, что хотела сохранить интригу, а потому, что и сама не была уверена в своей горячности. Малочисленные контакты, не могли свидетельствовать о моём пылком темпераменте, было приятно, но никаких фонтанирующих эмоций я не испытывала. Лёлька объясняла это тем, что мне не подвернулся мужчина способный вытащить наружу спящий до поры до времени вулкан страстей. Ещё дражайшая подружка советовала немного кривить душой, и изображать перед мужчиной в момент близости страсть и неземное блаженство, мужики-де это любят.

Помня наставление сердобольной Лёлечки, я теперь решила сыграть пылкое влечение, в меру своих способностей, конечно. Руслан Антонович запер дверь и, пригасив ночник, потащил меня на диван. По дороге я достаточно громко и утрировано стонала. Режиссёр судя по всему, верил в мою искренность и огромную степень желания.

Очутившись на диване я, продолжала вопить дурниной присовокупив неумелую акробатику. Руслан, возомнив себя страстным любовником способным довести женщину до экстаза одним своим видом, старался держать марку, и его ласки усиливались в геометрической прогрессии. Не снимая одежды, он гладил моё нагое тело, беспрестанно восхищаясь его совершенством.

У меня возникло подозрение. Одно из двух: либо он так перекрыт, что не замечает моей чуть расплывшейся талии, целлюлитных ножек, и пионерской грудки, либо на его жизненном пути попадались экземпляры похуже, и я на их фоне, на самом деле королева. Руслан взопрел, по лицу стекали крупные капли пота, а тело, облаченное в тёплую одежду, излучало тепло способное обогреть не одно помещение. И тогда я, как учила Лёлька, прошептала ему на ушко:

– Милый, разденься, в конце концов. Не томи меня, ты же видишь, я на всё согласна. Бери меня целиком, обещаю, ты не забудешь эту ночь никогда.

По поводу того, что не забудет я, конечно же, погорячилась. Наутро, вытрезвясь, он вряд ли вспомнит случайное ночное пришествие. Но Лёлька говорила, что переиграть не страшно, страшно оставаться равнодушной, вот я и старалась изо всех сил. Ловелас начал освобождаться от одежды. Делал он это крайне суетливо и невыразительно. С пиджаком ещё куда ни шло, а вот с брюками конфузец получился. Чертыхаясь и дрожа от нетерпения, он возился с ремнём минут пять. За это время, даже самая страстная и горящая от желания женщина, способна была заснуть, проснуться, постирушки там разные устроить…

Наконец, избавившись от пут, Руслан предстал передо мной в застиранных трусах, и кинулся в объятия, распахнутые ему навстречу. И в порыве страсти, стукнулся о спинку дивана так, что я всерьёз начала опасаться за его здоровье, прежде всего психическое. Подобный удар, не мог не сказаться на умственных способностях, если, конечно, таковые имелись.

Заорав как пожарная сирена, Руслан облапив голову руками, начал нежно нянчить её. Мне стало скучно. Вот ведь незадача, вместо репетиции оргазма, работа сестры милосердия. Накричавшись вволю, Руслан затих. И через десять минут гений не подавал признаков жизни. Испугавшись, что травма могла повлечь за собой потерю сознания, а ещё хуже смерть, я стала тормошить пострадавшего, но он лишь вяло попросил не тревожить его. Режиссёр блаженно почивал. Нацепив на себя одежду, я уселась в кресло и стала слушать гениальную музыку. От этого занятия меня отвлёк стук в дверь, и голос хозяйки:

– Ну, вы скоро там?

Распахнув дверь, я впустила уже успевшую протрезветь Нюсю. Она опрометью бросилась к столу, налила себе дозу и выпила не закусывая. Она не привыкла быть трезвой.

– Ну, как? – неопределённо осведомилась хозяйка.

– Что как? – решила я подзадорить Нюську.

– Не прикидывайся идиоткой. У вас уже случилось? – горя от нетерпения и абстиненции суетилась Нюся.

– Нет.

– Почему? – почти по-человечески удивилась актриса.

– Он уснул.

– Как?

– Как все люди.

Смех, давивший меня изнутри, наконец, вырвался наружу:

– Представляешь, в самый ответственный момент, он ударился башкой, поныл, поныл, да и заснул благополучно.

– Во, даёт! Нашим расскажу, не поверят, – злорадно смеясь, пообещала Нюська.

– Не надо. Пусть это останется между нами, и потом, с кем не бывает.

– Ну, уж нет! В театре ко всем бабам клеится, а дело кончается одним и тем же, – засыпает понимаешь в самый ответственный момент. Гнёт из себя Казанову, а на поверку, немощен как кастрированный петух.

– Знаешь, по-моему, он несчастен, – неуверенно предположила я.

– Во, во, наших баб хлебом не корми, дай пожалеть какого-нибудь завалящего. И чем несостоятельнее мужик, тем большую жалость вызывает у дурочек вроде тебя. Да ты знаешь, какие интриги он плетёт в театре?! Не успел приехать, а труппу уже разобщил. Теперь у нас в коллективе два клана: те, кто пресмыкается, зарабатывая себе роли, и те, кто в оппозиции. А всё он, гений наш. Между нами, говоря, и спектакли он ставит дурные, ничего нового, бесперспективный он.

– Полчаса назад ты совсем другое говорила, соловьём заливалась по поводу его таланта, – напомнила я принципиальной актрисе.

– Ну и что? Мой язык что хочу, то и говорю. Мы народ подневольный. Правду-матку резать – без ролей остаться. А мне уже тридцать, поздно доктор пить «Боржоми».

Насчёт своего возраста Нюся, конечно, погорячилась. Не тридцать ей, а пятьдесят без малого. Хотя кто этих актрис разберёт? Может, и вправду земные годики не в счёт? И ведут они отсчёт времени, своим особым вывернутым мерилом. Я не стала её поправлять, и собралась уходить.

– Посиди а? Не люблю оставаться одна, – попросила Нюся.

Меня моё одиночество не тяготит. В течение рабочей недели, так устаю и физически и эмоционально, что долгожданные выходные с удовольствием провожу в гордом одиночестве. На мой взгляд, найдётся немало интересных и полезных занятий, способных скоротать досуг. Но Нюся, сколько помню её, боится оставаться одна. Прозябая почти круглосуточно в театре, она умудряется скучать по людям.

– Давай выпьем, завтра же воскресенье, на работу тебе не надо.

– Наливай! – милостиво согласилась я.

Мы продолжили вечеринку. Вначале долго молчали, думая, каждая о своём – звуки саксофона, располагали к внутреннему философствованию.

– Я ведь люблю его, – трагично торжественно заявила Нюся.

– Кого? – не поняла я.

– Руслана.

Вот те раз! То интриган по совместительству импотент, а то сразу люблю. Да, драматический сюжет.

– Он похож на мою первую любовь: такой беспомощный, жалкий, но в то же время удивительно трогательный. Знаешь, есть в нём что-то от пацанёнка. Пыжится, авторитет зарабатывает, романы с бабьём заводит, а сам ещё дитя дитём. Боюсь, сожрут его в нашем террариуме. Но ничего, возьму над ним шефство, отогрею, вдохновлю на подвиги, и будем мы с ним счастливы до конца дней своих.

– На пятнадцать лет поди младше? – не удержалась я.

– Не на пятнадцать, а на восемнадцать. Ему только тридцать два.

– И тебя не смущает это?

– Нет, я ведь и впрямь люблю его. Подумаешь – возраст! Он и не представляет, какое блаженство я ему подарю.

– А он в курсе твоей любви?

– Нет, пока это моя тайна. Перебесится, сведёт знакомства постельные со всеми нашими бабами, успокоится, тогда я его тёпленьким возьму! Поверь, я умею ждать.