В полупустом кабинете сидел, закинув ноги на стол, майор морской пехоты. Нет, правильней сказать, сидел маленький, толстый мужичок в форме майора морской пехоты. Он устало повернул в мою сторону лысую голову с большими усами и спросил:

– Чего тебе?

Справившись с минутным замешательством, я громко выпалил:

– Возьмите меня в морскую пехоту! Я занимался спортом, у меня есть разряд…

Во время краткой самопрезентации, я внимательно следил за майором, потому как понимал – внешность может быть обманчива. Что, если он надумает проверить мою реакцию и в молниеносном прыжке попытается заехать своей короткой ножкой мне в челюсть? Или, на худой конец, выхватит из-за шиворота легендарный метательный нож и воткнёт его в двух сантиметрах от моего уха? Железная воля было готова ко всему, но вопрос заданный майором, ошарашил меня покруче любого фокуса.

– Какую строительную специальность имеешь?

– Чего?

– Я говорю, на стройке работал?

– Я?… Нет, я сразу после школы… Но я без троек…

– Свободен.

Майор отвернулся к окну и, похоже, сразу обо мне забыл.

Я вышел раздавленный и опустошённый. Двери в элиту флота для меня закрылись навсегда.

Зато вскоре представилась возможность попасть в подводники. Меня с несколькими земляками вызвали на медкомиссию, а потом засунули в барокамеру. Это такая большая бочка, лежащая на боку. Внутри, на двух прикрученных лавочках уселось нас шестеро и ещё два здоровых старшины. Снаружи закрыли люк и начали нагнетать воздух. В ушах почувствовалось нарастающее давление. В самый пик испытания, в моих перепонках послышался писк и какое-то бульканье. Ощущение весьма неприятное. Было даже как-то страшновато. И не мне одному. Перепуганные узбеки повскакивали с мест и начали с криком метаться по бочке. Вот тут и пригодились два больших старшины, пинками и невесть откуда взявшимися деревянными дубинками принявшиеся успокаивать будущих подводников.

После испытания в барокамере, нас опять проверили военные медики. Заглянувший ко мне в уши врач махнул рукой и заключил: «Не годен». В общем-то, меня это не расстроило, но уши продолжали болеть. Видимо сказалось осложнение после детсадовской простуды.

В течение последующих нескольких дней, пришлось закапывать уши какими-то выпрошенными каплями и ждать очередного вызова.

Наконец, меня вызвали ещё в один кабинет. Там сидел усатый капитан медицинской службы и что-то быстро записывал. Задав несколько стандартных вопросов, он, даже не посмотрев на меня, постановил:

– Учебка связи, остров Русский. Следующий!

Я отошёл в некоторой растерянности к дверям, а в кабинет, тем временем, вошёл один из моих земляков.

– Фамилия?

– Муртазаев.

– Имя?

– Алимжан.

– Понятно. Тоже – Русский.

– Моя? – лицо Муртазаева удивлённо вытянулось.

– Ну, не моя же, ёб тыть! – не поднимая глаз ухмыльнулся врач. – Следующий!

Удивление узбека ещё более усилилось.

– Нет, нет, – попытался прояснить ситуацию Муртазаев. – Моя сюда из Тошкент приехал, на самолёте…

Теперь и капитан поднял удивлённо брови. Наконец, сообразив в чём дело, офицер театрально развёл руками:

– Да, ну-у-у? А я думал, ты к нам из Рязани с обозом пришёл!

– Какой-такой Ряза…

– Пошёл на хер! – гаркнул капитан. – Следующий!

Я возвращался в барак со смешанным чувством. Во-первых, рассуждал я, если остров, значит вдали от города и цивилизации. Во-вторых, если остров, то так просто оттуда не выберешься. Но ведь, ОСТРОВ! Мне никогда в своей жизни не приходилось бывать на море. Я видел его только на фотографиях и киноэкране. Что уж говорить об островах! Благодаря художественной литературе и многочисленным кинофильмам, слово «остров» ассоциировалось в моём сознании с морскими приключениями, пальмами и зарытыми кладами… Да, детский сад, ей-богу!

Старослужащий земляк, узнав о моём назначении, как-то сострадальчески посмотрел на меня и, аккуратно подбирая слова, пояснил: «У нас на флоте есть поговорка: кто побывал на Русском острове – тому не страшен Бухенвальд. Глупость конечно! Но скучно не будет».

Катер отошёл от пристани и уверенно устремился к выходу из бухты Золотой Рог. Нас было человек пятнадцать. Из моих ферганских товарищей никого не было, и я опять ощутил на сердце груз тоски и одиночества. Дул холодный встречный ветер. Море и небо имели одинаково серый цвет. На горизонте маячили очертания острова Русский, и я совершенно не удивился бы, увидев пулемётные вышки и приветливо машущие петлями виселицы. За последние дни, мне удалось выслушать массу историй о жизни на этом острове. Рассказы были один страшнее другого.

Я уже с завистью вспоминал довольную физиономию Серёги, попавшего служить в подводники. Его учебка находилась в черте Владивостока, а значит, полагал он, всяко-разно можно вырываться в город. К тому же выяснилось, что во время походов подводникам выдают на ужин вино, и Серёга просто влюбился в эту профессию.

Катер то и дело причаливал к небольшим пристаням. Над заливом угрюмо нависали заросшие хвойными деревьями сопки. Вершины многих из них были увенчаны всевозможными антеннами и радарами. Мы проплывали рядом с серыми ржавыми военными кораблями, которые как каторжане зловеще позвякивали своими цепями. Я никогда в жизни не видел военных кораблей, но познакомится поближе, желания не возникло.

Катер причалил. На деревянном пирсе нас встречало несколько старшин в хорошо отглаженной форме и парочка курсантов из прошлого призыва в старых, выцветших робах. Сам вид учебной части вызывал странные чувства. Людей почти нигде не было видно. Кругом царила какая-то неестественная чистота и порядок: побеленные корпуса, ровные деревья, чистый асфальт и аккуратно подстриженная трава. В центре находилось футбольное поле с большим количеством турников и брусьев по периметру. Видимо не зря, подумал я, любимым занятием по вечерам перед службой у нас во дворе был турник. Забегая вперёд, замечу, что за полгода службы в учебке, нас НИ РАЗУ не привели позаниматься на спортивных снарядах.

Первым делом, конечно, повели в баню.

В бане нас раздели, выдали тазики, именуемые на флоте обрезами, и загнали в холодное помывочное отделение. Пальцы ног скрючились на промёрзшем кафеле, а из двух кранов текла холодная и чуть тёплая вода. Последняя, впрочем, очень быстро закончилась. Намылить мочалку или голову почему-то оказалось очень сложно. Не менее сложным, получилось потом смыть всё это. Позже выяснилось, что в учебке довольно проблемно с чистой питьевой водой, поэтому её, по возможности, везде заменяют опреснённой морской. Также иногда и в столовой приходилось пить мерзкий чай из такой вот воды.

В конце концов, старшинам надоело такое сонное купание. Они вылили на нас несколько обрезов холодной воды и вытолкали вон. Затем раздали новую синюю робу и привели в ротное помещение.

Наша рота находилась на втором этаже двухэтажного кирпичного здания. Первое, что бросилось в глаза – это количество коек, или как говорят на флоте шконок. Они стояли в три этажа и очень плотно друг к другу. Был свободен лишь средний проход, где и проходили все построения. Курсантов было ещё не много, но уже через пару недель нас стало около 250 человек. Через весь потолок висел транспарант со строкой из устава: «Военнослужащий ОБЯЗАН стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы!»

Пахло краской, новой робой и гуталином.

Вводный инструктаж проводил старшина роты старшина первой статьи Кулябин. Это был старослужащий среднего роста, но явно крепкого физического развития, с гордой осанкой. Хорошо подогнанная и отглаженная форма, лихо задранный на затылок берет и хозяйский голос – всё выдавало лидера старшинской стаи. Неторопливо прохаживаясь вдоль нашего строя и безостановочно накручивая на указательный палец длинный шнурок со связкой ключей на конце, Кулябин пояснил нам, что:

1) Мы – уроды, которых почему-то отправили позорить Флот. Он, старшина первой статьи Кулябин, в свою очередь такого позора терпеть не может, а посему клянётся сделать всё, чтобы сгноить нас в этом пионерском лагере или воспитать хоть что-то похожее на мужиков.