Но я даже не знаю куда.

Дверь, прямо перед тобой. Пока есть хоть толика шанса сбежать – беги!

И на сей раз я побежал. Время застыло, а может даже и пошло вспять.

Я бежал под бешеный стук крови в висках, ничего не слыша и ничего не замечая. Только я и дверь, которая стала для меня целью жизни. Шум и крики доносились до меня будто из совершенно чужой реальности, а в этой – только я и дверь. Когда я настиг её, прямо рядом со мной в стену врезалась дробь. Издав дикий треск, она выбила мелкие щепки и клубы пыли. Дорогие красные обои с золотым узором превратились в рваные лохмотья.

В тот момент, когда я осмелился бежать, я даже и не подумал, что дверь может быть заперта. Я просто рванул к ней.

- Не стреляйте! Ему некуда бежать! – послышалось из той далёкой другой реальности.

Дверь оказалась не заперта. Но я толкнул её с такой силой, что отскочив от стены, она закрылась за мной, когда я уже бежал по слабо освещённой сети коридоров. Дорогие подсвечники, те же красные обои с золотым узором, и картины, образы с которых смотрели на меня и улыбались – точные копии своего хозяина. Словно олицетворение всемирного зла они не спускали с меня глаз.

Я бежал. Бежал от этих образов. Бежал от того человека с холодной ухмылкой. Бежал от всего этого кошмара подальше. А за мной уже была погоня. Несколько пар ног были совсем близко. Я смог расслышать это, несмотря на бьющую в голове кровь.

Сети коридоров никак не было конца. Снаружи этот дом казался мне не таким огромным. А может быть я просто бегал по кругу. Я уже готовился почувствовать на своей шее мёртвую хватку преследователей, но этого не происходило. Можно было бы остановиться и дать им отпор, но вместо этого я на ходу сорвал со стены небольшую картину в тяжёлой дубовой раме. Было абсолютно наплевать, что изображено на картине, и какую художественную ценность она несёт. Я уготовил для неё небольшую роль в моём спасении.

Когда передо мной оказался длинный освещённый только лунным светом коридор, а позади отчётливо слышался топот ног, я поймал момент и швырнул картину так, как метают диски олимпийцы.

Попаду или нет? Пан или пропал?

Пан.

Дубовая рама угодила прямо в нос одному из преследователей. Раздался отчётливый хруст и дикий вопль, пронзивший тихое ночное пространство. Те, кто бежали позади пострадавшего, не успев затормозить, налетели на него сзади, и глухой бесформенный грохот известил меня о том, что все они повалились на пол. Мне удалось убежать довольно далеко, и я почувствовал себя чемпионом, взявшим золотую медаль.

Очередной поворот оказался тупиком. Я остановился. Прямо передо мной была дверь, слева – окна, проливающие в коридор холодный лунный свет, справа – ещё две двери. Первой я толкнул ту, что была прямо передо мной. Она оказалась заперта. Во мне будто что-то оборвалось в момент, когда пробежала мысль о том, что я попадусь вот так – как крыса в тупике. Золотая медаль мигом растворилась, не оставив и следа.

Но ведь было ещё две двери! Я навалился на ту, что была ближней, она ответила мне сонным скрипом, но не поддалась. Топот тем временем становился ближе.

Оставалась последняя дверь, и я молил Господа, чтобы она оказалась незапертой. Всевышний ответил милостью на мои молитвы: я ввалился в комнату и прикрыл за собой дверь. Сквозь пространство между дверью и полом просачивалась небольшая полоска света. Когда глаза немного привыкли к темноте, мне удалось рассмотреть раковину, ванную и унитаз. Несмотря на то, что хозяин этого дома застрял во времени приблизительно тридцать лет назад, предметы личной гигиены выглядели современно, не лишено современного изящества.

Слева краем глаза я заметил какое-то движение.

Здесь я не один…

Сквозь тьму прорезались очертания.

Человек!

Он стоял и смотрел на меня. Я не видел его глаз, но почувствовал как взгляд его пал на меня тяжёлой ношей. Я еле сдержал крик, попятился. Человек тоже попятился.

Зеркало.

Больше всего сейчас хотелось засмеяться над собственной трусостью и разбить зеркало к чёртовой матери! Но в коридоре совсем близко послышались шаги и я притих. Желание посмеяться над собой тут же испарилось, а на замену ему пришёл страх быть найденным. Шаги приближались. Я спрятался за дверью – больше было не куда – и принялся ждать. Наверное, единственное, что меня могло тогда выдать – бешеный стук моего сердца. Я зажмурил глаза.

Из детства, словно из прочно закрытого канализационного люка вырвались воспоминания.

Я вспомнил, как часто в школе мне приходилось драться. Тогда это казалось совершенно нормальным, а сейчас я даже представить себя не могу размахивающего кулаками, вместо того, чтобы гуманно решить свои проблемы. Конечно же, драки не проходили без последствий. Отец, видя синяки на моём лице, с какой-то непонятной радостью сообщал: «Опять тебе репу начистили? Ну и слабак!» Как можно было объяснить его поведение? Я понятия не имел. Отношения у нас с ними никогда не были хорошими, но в моменты, когда он насмехался надо мной, я начинал его просто ненавидеть! Хотелось схватить любой тяжелый предмет и опустить его на голову старика. Мысли о том, как медленно стекает кровь с пробитой головы на лицо, и как жалобно он смотрит на меня умирая, приводили меня в состояние некоторого спокойствия. Я понимал, что такие фантазии ненормальны, и вряд ли их можно объяснить детским максимализмом, переходным возрастом, или как там ещё выражаются психологи, но поделать с собой я ничего не мог. Может быть, эти мысли и уберегали меня от тех действий, ведь если бы они меня не расслабляли… Кто знает, чем могли закончиться насмешки отца. Мать же достаточно бурно реагировала на синяки, говорила о том, что пойдёт в школу и «во всём разберётся сама». Я просил её не делать этого, отец поддакивал: «Он мужик и должен сам разбираться со своими проблемами!», после чего снова утыкался в газету. Разглядывать синяки на моём лице, после чего выносить вердикт – было для него просто весельем. Все мои просьбы к матери не ходить в школу не остановили её, и это привело к неприятным последствиям…

Шаги остановились рядом. Тень моего преследователя разбила тонкую полосу света на полу на три части. Дверная ручка тихо повернулась, дверь приоткрылась, и стена озарилась новой полосой тусклого лунного света. Там, прямо за дверью, в полуметре от меня, он стоял, держась за ручку двери, осматривал комнату, но зайти так и не решился. Спустя самые долгие секунды моей жизни дверь закрылась, так же осторожно, как и была открыта.

После этого я позволил себе вздохнуть. Шаги отдалялись и когда стихли совсем, я, обессиленный и напуганный, по стене сполз на пол. Я закрыл глаза и приложил голову к холодной кафельной стене. Нужно было немного отдохнуть.

- Всё маме рассказал?

Надо мной навис силуэт одноклассника.

Я промолчал, и силуэт продолжал нависать. Странно, но я даже не могу вспомнить его имени, внешности. Из далёких закоулков памяти одноклассник представился мне неясным облаком, отдалённо по форме напоминавшим человека.

- А? Всё рассказал? – никак не мог угомониться он.

В первые секунды я растерялся, но затем понял, что случилось. Мать была здесь, в школе, и теперь этому парню должно достаться от родителей. Классный руководитель рассказал моей матери, с кем обычно у меня бывают стычки. У учителей всегда есть лишние глаза и уши – ты можешь подраться в кабинете, когда нет никого из взрослых, или за углом школы при тех же обстоятельствах, но они всегда будут в курсе всех событий. Теперь классный руководитель обязан вызвать родителей хулигана в школу – таков уж порядок, тем более, когда в школу самолично приходит мама «обиженного».

- Иди на хрен. Я не звал её.

- Ну конечно. Мои родители сами вызвались в школу. Урод…

Последнее слово получилось особенно гневно и вдобавок к нему облачко отвесило мне подзатыльник. Я стиснул зубы. Гнев вскипел моментально, но завязать очередную драку означало дать маме пригласительный билет в школу в виде новых синяков. И отцовская улыбка возникла перед глазами при одной только мысли о свежих синяках…