— Молодец, Кричер, — Гарри радостно заулыбался, игнорируя перекошенную физиономию слизеринца и усаживаясь за стол. — Завтрак подан!

Луна устроилась напротив и подвинула к себе чашку с густой ярко–розовой кашей, из которой торчали вишневые черешки. Потянула за один черешок и с блаженной улыбкой сунула в рот огромную вишню. Блейз педантично повязал на шею белую салфетку и одобрительно изучил расположение столовых приборов, прежде чем приняться за мясо и вино.

Малфой неуверенно потоптался на месте, но сообразив, что его постная мина не вызывает ни у кого ни малейших эмоций, с хозяйским видом плюхнулся на стул как можно дальше от Гарри.

Вернувшиеся двадцатью минутами позже авроры, мокрые от дождя, уставшие и голодные, обнаружили почти идиллию: трое стажеров и один лишенный прав благодушно жмурились, откинувшись на спинки стульев. Стол перед ними был заставлен пустой грязной посудой с кучками костей и виноградных шкурок.

* * *

Строчки ложились на пергамент криво, чернила с пера подтекали, расплываясь по шершавой поверхности листа синими кляксами. Устроившись за столиком в каминном зале и подперев щеку ладонью, Гарри писал отчет для Моуди. Глаза слипались от усталости, и он часто отвлекался, чтобы потереть их пальцами и помассировать виски. Писать особенно было нечего: нудные сведения о том, сколько картин из холла учтено, с перечислением серий и номеров использованных бланков, сколько защитных заклятий установлено, сколько ловушек обезврежено, а ключей уничтожено. От холода у Гарри покраснели и обветрились пальцы. Сперва он пытался согреть их дыханием, но безуспешно, и теперь мечтал лишь о том, чтобы поскорее закончить работу и сунуть руки в карманы. Или погреть у камина.

Сверху раздавался шум и время от времени глухие удары. Это Нотс и Брустер решили пройтись по второму этажу и захватили с собой Малфоя. Надо думать, на пути им попались ловушки, а может, и что‑нибудь поинтереснее.

Гарри злился. Он торчал в чертовом холодном зале, умирая от скуки. Переписывал на пергамент какие‑то буковки и циферки, уверенный в том, что Моуди на его отчет даже не взглянет. Слушал, как шелестят страницы "Придиры", а Луна напевает себе под нос детскую песенку о сером коте, который собрался увезти кого‑то на небо в санках. Вздрагивал и ставил очередную кляксу каждый раз, как у Блейза, развернувшего в углу зала мини–лабораторию, взрывались колбы и пробирки. Дышал вонючим желтым дымом, валившим из котла. И все это вместо того, чтобы быть сейчас там, где он действительно нужен, где его место!

А место его с аврорами.

Он дрался с дементорами и Упивающимися, он победил Волан‑де–Морта, он оправдал звание героя волшебного мира, черт возьми! Так почему же ему не могут доверить хоть сколько‑нибудь стоящее задание? Неужели Лавгуд, которой все равно нечем заняться, справилась бы с отчетом хуже него?

Он мог бы быть полезен на втором этаже. Ведь мог?

В глубине души Гарри понимал, зачем Моуди взвалил обязанности канцелярской крысы именно на него. Ауроскоп лежал на дне его рюкзака, прикрытый кучкой чистых носков, последним письмом от Джинни и номером газеты "Квиддич сегодня" недельной давности. Моуди рассчитывал на завуалированные сведения о том, как продвигается выполнение неофициального задания — читай: слежка за Малфоем. А Гарри не хотел никаких слежек. Ему было обидно, и досадно, и скучно, и муторно. Он чувствовал себя уязвленным, и вдобавок ко всему, обозленным на… Моуди с его параноидальными идеями? На Малфоя, которого теперь так легко было запугивать и на котором проще всего отыграться? На Гермиону, которая каждую неделю присылала ему письма на Гриммо-12: спрашивала, как дела, прилежно перечисляла количество прочитанных книг и баллов по каждому предмету в Академии, — но которой на него, в сущности, было плевать уже больше года — с тех пор как они с Роном стали встречаться? На Рона, который почему‑то не заслужил права оказаться с ним, Гарри, в одной команде? На Луну, тянущую свою дурацкую песенку уже второй час?

— Замолчи, — не выдержал Гарри, отбрасывая перо и рывком отодвигаясь от стола. Стул под ним заскрипел, царапая ножками паркет.

Гарри встал, дергая воротничок рубашки, расстегнул верхнюю пуговицу, словно ему вдруг стало тяжело дышать. Провел растопыренными пальцами по взлохмаченным волосам.

Луна замолчала, подняв на него удивленные светлые глаза. Взгляд у нее был пронзительным и открытым. Гарри стоял, не зная, куда смотреть, куда спрятаться от этого взгляда. Стыд за беспричинное раздражение, за неоправданную злость, за неуместный срыв покрыл щеки красными пятнами, и захотелось уйти, сбежать, чтобы переждать, перетерпеть… Но куда здесь можно сбежать? В холл с брюзжащими картинами? На улицу — в дождь, ветер и холод? В другой конец зала? Куда?

— Хочешь, я сама допишу отчет? — неожиданно предложила Луна.

— Что? — Гарри оторопело моргнул.

— Отчет, — она встала с кресла, в котором сидела возле камина, и неуверенно приблизилась. — Ты ведь злишься, что Моуди загрузил тебя ненужной работой? Я могу помочь.

— Спасибо, — Гарри нахмурился, косясь в сторону Блейза. Тот продолжал заниматься своими пробирками, не выказывая ни тени интереса к разговору. — Но лучше не стоит. Я сам…

— Брось, — Луна улыбнулась. — Это скучно. — Понизила голос почти до шепота. — Лучше сходи на второй этаж. Мне кажется, там много комнат: давай выберем самые лучшие и ляжем сегодня спать на мягких кроватях? В общей комнате неудобно.

— Я что, так громко храпел? — неуклюже пошутил Гарри, уступая девушке место.

— Нет. Но кричал почти всю ночь. Мне трудно уснуть, когда кричат.

— Понятно… Ладно… Тогда… я пойду.

— Мне с камином, — сказала Луна. В следующую минуту перо в ее руке заскрипело, добавляя к колонке букв и цифр все новые и новые.

Совесть или стыд? Или это одно и то же? Или первое порождает второе? Гарри был счастлив остаться наедине с собой, пусть даже это будет всего лишь другой коридор все того же ненавистного дома. Но сейчас, выходя на площадку перед лестницей, медленно поднимаясь по ступенькам на второй этаж, он чувствовал стыд. Вообще‑то, пела Луна неплохо. Даже красиво. А что творилось у него внутри… Так ведь это не ее вина. Окажись на ее месте Гермиона, пришлось бы весь оставшийся вечер царапать пером пергамент и лицезреть надутое лицо.

Стыдно было… за другое. Непосредственная, мягкая, спокойная Луна. Все чувства — наизнанку, душа — нараспашку. Ни тени хитрости, ни капли фальши. Вдруг вспомнилась ее комната: огромные фотографии его, Рона, Гермионы, Джинни и Невилла на потолке, связывающие их надписи золотыми чернилами "друзья… друзья… друзья…" Вспомнилось чувство привязанности, всколыхнувшееся в его душе в тот момент, когда он стоял на пыльном голубом ковре и глядел на потолок. Но считал ли он ее когда‑нибудь другом? Честно, Гарри? Чокнутой Лавгуд с тараканами в голове — пожалуй. Неуклюжим, бесполым существом — пожалуй. Способной волшебницей — пожалуй. Так что же получается, люди — его друзья! — рисковали вместе с ним и ради него жизнью, ставили под удар свои семьи, мучились, учились выживать в опальных условиях, и все, чем он может отплатить им теперь, — это бессмысленная ярость "сам не знаю на что"? Может, на то, что "они не понимают, им все‑таки пришлось не так тяжело, их никто не посылал на смерть только потому, что их фамилия Поттер"?

Чего же тебе еще не хватает, Гарри? Все закончилось. Почему нельзя просто жить, как живут другие? Или ты вечно будешь измерять людей количеством бед, выпавших на их долю, и сравнивать с собой?

Отвлекшись от безрадостных мыслей, Гарри обнаружил, что стоит в начале широкого коридора. Ковровая дорожка на полу убегала во тьму, по стенам были развешаны картины (хотя и в меньшем количестве, чем в холле). В ближайшей нише слева возвышались рыцарские доспехи, справа — чугунная подставка в виде переплетенных ветвей с листьями, заляпанная застывшим белым воском. На ней сиротливо горел единственный огарок свечи.